Воскрешение королевы

Расставшись с детьми, я едва не сошла сума от тоски, но долго скучать было некогда: дворец наводнили портные и белошвейки, цирюльники и ювелиры, откуда ни возьмись появились горы шелка, бархата и парчи, башмаков и шляпок, из которых требовалось отобрать подходящие для путешествия. Для нашей поклажи пришлось снарядить больше ста повозок. Епископ Фонсека, благослови его Господь, всегда оказывался рядом, чтобы дать мне дельный совет. Он заклинал меня хранить благоразумие, чтобы не попасться на удочку велеречивых и коварных Валуа. К Филиппу, бургундскому эрцгерцогу и сыну француженки, во Франции относились как к первому из королевских вассалов. Я же, будущая королева Кастилии и Арагона, не могла довольствоваться таким положением; мне полагалось блюсти не только интересы супруга, но и свои собственные.

Казалось, весь Брюссель высыпал на улицы, чтобы проводить нас. Наш блистательный кортеж отправился в путь по Байоннской дороге в сторону Валенсьена мрачным осенним утром. Филипп, гарцевавший верхом подле моей кареты, освещал сумрачный день своей красотой. Зачем солнце на небе, если на земле есть мой любимый? Мы приветствовали народ, собравшийся вдоль дороги. Простолюдины смотрели на нас с обожанием; мы были молоды, красивы, улыбались друг другу и больше походили на простых влюбленных, чем на коронованных особ. Кортеж возглавляла карета архиепископа Безансонского, Франсуа де Буслейдена. По дороге они с Филиппом подолгу беседовали, и от этих разговоров мне становилось не по себе. Ни один фламандец не испытывал ко мне столь жгучей ненависти, как этот старик.

Я платила ему тем же. Оба мы горячо любили Филиппа и ожесточенно боролись за его душу, и не было для одного из нас большей радости, чем опала другого. Архиепископ откинул завесу на окне своей кареты, плавным жестом указывая куда-то вдаль. Красивые, нежные, как у женщины, руки клирика словно воплощали одну сторону его натуры. К несчастью, обладая всеми пороками слабого пола, старик был начисто лишен его добродетелей, но Филипп не желал замечать очевидные вещи. Архиепископ с детства был духовником моего мужа, и тот питал к нему почти сыновние чувства.

Беатрис де Бобадилья и мадам де Галлевин едут со мной в одной карете. Наш кортеж движется без остановок с самого утра, и солнце уже клонится к закату. Я кутаюсь в шаль. В Валенсьене нас ждет радушный прием. Прежде мне не доводилось бывать на юге страны. Там я смогу отдохнуть и насладиться любовью подданных. До французской границы остается всего несколько дней пути.

— Лусия, ты только представь, сколько всего повидали Филипп и Хуана за те два месяца, пока длилось их путешествие из Валенсьена в Байонну. Французы приготовили роскошный прием. Чету герцогов повсюду встречали как королей. В каждом городе их принимала высшая знать. Колокола всех монастырей звонили в их честь. Народ толпился на богато украшенных улицах, чтобы посмотреть на принцев, известных своей красотой и пышностью своего двора. Во многих землях Филиппу предоставляли почетное право вершить суд и миловать приговоренных. Днем в его честь устраивали турниры, вечером балы и пиры. Хуана поразила местных жителей своим благородством, изысканными манерами, а главное — безупречной латынью, на которой она произносила приветственные речи. По совету Фонсеки она старалась под благовидными предлогами не являться на пиры в честь французского короля.

— Филипп, конечно, был в восторге.

— В дипломатические уловки Хуаны он не вникал. А она радовалась, что муж доволен и нежен с ней.

Филипп без особых усилий вскружил головы парижанам, в особенности парижанкам.

Однажды я заметила, что муж, смеясь, нашептывает что-то на ушко хорошенькой придворной даме. Я уже собиралась самым решительным образом напомнить ему о приличиях, но Беатрис меня удержала.