Воскрешение Лазаря

И что важно, не сами мы, зло - не наше. Высшая власть очистила нас от всякой скверны, от всякого греха, взяла его на себя. С первых дней творения не были мы так чисты и невинны. Не зря угнетенные народы отовсюду к нам взывают о помощи, того же хотят. Издалека многое лучше видно, да и ты скоро разберешься, что к чему".

Закончил письмо Коля довольно неожиданно. Отступил строчки две и приписал: "Теперь, когда мы сами в раю, пришло время подумать и о воскрешении мертвых. У нас есть где их принять и согреть, приютить и обиходить".

Без меня куда чаще стала бывать в избушке и Ирина. Отцом она занимается без прежнего рвения. Ее квоча я давно не слышал. Ирина тоже помогает нам разбирать бумаги, и последнее - не благотворительность. Рузский архивариус среди прочего обнаружил важные связи между людьми, близкими к моему отцу, тетке, и отцом Ирины. Теперь у нее собственный участок. Работает она дотошно, тщательно, мне остается одно - прочитать и соединить с тем, что я уже знаю.

Следующий новобранец - Кротов, любимый ученик Ирининого отца. В связи с ним меня, Аня, ждало немалое открытие, хотя, может, и поменьше, чем мнимый поход Коли во Владивосток - то' с ног собьет любого. Фамилия Ирины - Волобуева - по первому мужу. На могиле ее отца, где установлен камень с его именем, фамилией, датами рождения и смерти, я не бывал ни разу, кстати, и Ирина не была на могиле моего отца, у нас как-то не принято. Вначале, когда мы познакомились, Ирина его фамилию наверняка называла, и называла часто, но она была обыкновенная и проскальзывала, не задерживаясь. А тут, когда в домике поселился Кротов, только и слышно стало: Серегин, Серегин, - и я вдруг понял, что это тот приват-доцент из Московского университета, лекции которого о Христе когда-то так поразили Колю Кульбарсова. Причем он не просто Колин учитель, но и родоначальник многого в его идеях. Похоже, сам стиль Колиного мышления - от Серегина.

Первые месяцы жизни на кладбище меня, Анечка, занимало, почему и другие пошли по этому пути. Однажды, решившись, я заговорил на сей счет с Ириной. Тогда она ничего не ответила, промолчала, но недели через две вдруг к нашему разговору вернулась. Рассказала, что в 64-м году, в марте, ее неожиданно вызвали в прокуратуру по поводу реабилитации отца и там, выдав необходимые бумаги, сказали, что он умер в 49-м году в инвалидном лагере Инанга от острой сердечной недостаточности. Отец, сказала Ирина, действительно был сердечник, могло быть и правдой.

О смерти отца вместе с кучей слов о нарушении социалистической законности, о культе личности Сталина и прочем она услышала из уст старого тихого прокурора - он явно давно был на пенсии, но теперь понадобился объясняться с такими, как она. Наконец прокурор закончил речь, однако Ирину не торопил, очевидно, ждал, что она будет плакать. Это считалось нормально. Но в ней, неизвестно почему, слез не было, она лишь спросила его, на чем туда можно добраться: думала, что разыщет могилу отца. Подобные вопросы он наверняка слышал от многих, не удивился, и тем же бесплотным стариковским голосом стал ее убеждать никуда не ехать. Во-первых, Инанга не существует уже восемь лет, лагерь закрыли еще в пятьдесят восьмом году, и там давно ничего нет, голая тундра. Главное же, объяснил он, заключенных обычно хоронили во рвах и общих могилах, привязывали к ноге бирку с номером и зарывали.

Он говорил спокойно, бесстрастно, и она так же спокойно его слушала. Ничего себе не представляла, ни окаменевшее на морозе тело отца, ни веревочку с биркой, будто все было чужое, может, потому и не плакала. Дома ее ждали мать и двоюродная сестра, больше в Москве никого тогда не было. Она показала им справку о реабилитации, но ни о рвах, ни о другом говорить не решилась. Сказала лишь через пару дней, когда сестра с непонятным напором принялась ее убеждать, что она обязана поехать на Урал, разыскать прах отца и перевезти его сюда, на Рузское кладбище, где их, Серегиных, хоронят уже два века. Пока он лежит в Инанге, он по-прежнему зэк. Сестра регулярно ходила в церковь, считала себя христианкой, и из ее уст слышать это было довольно странно. Чтобы ее унять, Ирине пришлось повторить сказанное прокурором.

Знаешь, Аня, по некоторым репликам я давно понимал, что, хотя Ирина в жизни много чего повидала, сменила троих мужей, вырастила детей, ее собственная жизнь как бы прошла мимо нее. Так бывает. Она настолько по-разному рассказывала об отце и о времени, когда его уже рядом с ней не было, он или сидел в лагере или умер. Отца арестовали спустя месяц после ее поступления в университет, Ирине тогда было восемнадцать лет, впереди целая жизнь, и все равно то, что было дальше, ничего заслонить не сумело. Что бы она об отце ни говорила, важное или ерунду, было ощущение, что в жизни, кроме отца, она по-настоящему никого, включая и собственных детей, не любила. Если она перед кем-то была виновата, то перед отцом, если счастлива, тоже лишь с ним. Остальное, и плохое и хорошее, не стоило внимания. Тогда было время титанов, но их повыбили, уцелела одна мелочь.