Воскрешение Малороссии

Он происходил из самой что ни на есть исконной Московии — села Вознесенское под Костромой, Родился в 1840 году в семье церковного дьячка. Да и сам внешне походил на типичного интеллигента-разночинца — очки, чеховская бородка, галстук-шнурок. Как выходец из духовной семьи Петров приехал учиться в Киевскую духовную академию (она находилась на Контрактовой площади, там, где сейчас «Могилянка») и остался в нашем городе до самой смерти в 1921 году. Тут он стал преподавателем в том же учебном заведении, которое закончил, профессором, членкором Петроградской академии наук, с 1919-го академиком ВУАН (Всеукраинской академии наук) и членом Украинского научного общества.

Каждая книга Петрова становилась для научного Киева крупным событием. Он первым выпустил историю того заведения, в котором служил. Книга его называлась «Киевская Академия во второй половине XVII века». После нее гоголевские бурсаки, воспетые в «Вие», стали не просто художественными образами, но и предметом исследования. Первым же, по сути, разобрался с летописной топографией столицы Руси, написав «Историко-топографические очерки древнего Киева». Монографии эти были настолько хороши, что до сих пор разномастные «науковці» охотно передирают у Петрова, когда пытаются писать популярно, и не всегда на него ссылаются. Но главным достижением ученого стали «Очерки из истории украинской литературы XVII–XVIII веков» и «Очерки истории украинской литературы XIX столетия».

Последняя книга попалась мне как-то у одного букиниста. Запросил он дорого. Но только за то, что книга была старая — 1884 года издания. К счастью для моего кошелька, продавец не оценил автограф на титульной странице: «М. Любичу от Автора». Кто такой Любич, я не знаю, но Петров, кроме всего прочего, был еще и крестным отцом Михаила Булгакова. Причем, видимо, очень хорошим крестным, раз, кроме первенца, он крестил потом еще нескольких детей в этой семье. Так что автограф его — немалая ценность.

С отцом Миши — Афанасием Ивановичем — они были друзьями. Да и трудились в одном месте — все в той же Духовной академии. Значит, Петров бывал у Булгаковых в доме, делился своими научными интересами. В связи с этим становится понятна и та скрытая симпатия, которая, несмотря ни на что, есть у автора «Белой гвардии» к игравшим в украинскую историю петлюровцам — взять хотя бы колоритный образ полковника Козыря-Лешко или сцену петлюровского парада. Описывая украинское, Булгаков хорошо его знал. Все украиноязычные персонажи его говорят на настоящем, а не стилизованном украинском языке. И это понятно — маленький Миша не только слышал этот язык на киевских улицах, но и был крестником автора первой истории украинской литературы. Это только лишний раз подтверждает, насколько тесно переплетены Украина и Россия, вышедшие из одной общей колыбели — Киевской Руси.

Многие идеи Петрова актуальны до сих пор. «Недоброжелатели украинской литературы, — писал он, — относятся к ней пренебрежительно, обзывают ее хохлацкою, хохломанскою и хлопоманскою литературою и не считают достойною серьезного изучения, — другие, преимущественно из украинцев, замечают в ней особую свежесть, девственность и оригинальность, ставят ее несравненно выше северно-русской искусственной литературы и дают ей почетное место между литературами других славянских племен…»

В том и другом лагере не достает спокойного изучения историко-литературных фактов и даже надлежащей полноты этих фактов.

Обилие фактов и стало одним из главных достоинств «Очерков». Преподавая литературу в школе, у нас стараются залакировать сложные отношения украинских писателей друг с другом. А Петров их не скрывал. Поэтому герои его книги — живые люди, а не памятники. Они конфликтуют, завидуют, стремятся к славе, иногда даже заимствуют чужие сюжеты.

Петров подробно описывает, например, два противоположных отношения к основоположнику новой украинской литературы — автору «Энеиды»: «Малорусские критики разошлись в своих мнениях о Котляревском: одни порицают его за насмешливое, карикатурное или же сентиментальное изображение малорусской действительности и, давая произведениям его лишь историческое значение, считают их анахронизмом для настоящего времени; другие, наоборот, возвышают его на степень истинного поэта».

Особенно строго, указывает Петров, относился к Котляревскрму Пантелеймон Кулиш. «Уже самая мысль написать пародию на языке своего народа, — язвил этот критик, показывает отсутствие уважения к этому языку. Троянский герой в виде украинского бродяги смешил товарищей Котляревского до слез, и рукопись его начала ходить по рукам. Помещики украинские расхохотались над „Энеидою“ не хуже офицеров; расхохотались над нею и их лакеи… Одни простолюдины не смеялись: им было не до „Энеиды“. Тот век был вообще последнею пробою нашей народности, которая упала мало-помалу до бессознательного состоянию; но ничто не подвергло ее столь опасному испытанию, как пародия Котляревского». И даже сам автор, по мнению Кулиша, «смутно почуял беззаконие своего смеха».