Читаем Воскрешение: Роман полностью

Митя допивал кофе; казалось, что остатки отходняка ушли совсем, а в гостиной ждали переплеты знакомых книг. Во всех интеллигентных домах были одни и те же знакомые книги. «Ты знаешь, сколько в Штатах книг, которые у нас надо месяцами искать по спецхранам?» – как-то сказал папа дяде Валере. «Только их никто не читает, – ответил дядя Валера. – Ни их, ни другие. Когда книги перестанут быть общими, их и у нас перестанут читать». – «Это ты для политинформации прибереги, – недовольно ответил папа. – Капитализм, в отличие от развитого социализма, очень рациональная система устройства общества. Никто бы не стал хранить в библиотеках книги, которые никто не читает. Их бы начали выбрасывать». – «Ну и начнут, – не унимался дядя Валера. – Сделают автостоянку. И дома всем неожиданно начнет не хватать места. Еще вспомнишь мои слова». Но пока перед Митей сидела светлая, как оказалось, не так уж и сильно повзрослевшая, до раздражения ехидная Поля, а за стеной ждали мягкая домашняя кровать и знакомые книги до потолка.

« 4 »

Уже прижавшись к подушке, но от переутомления продолжая скользить по поверхности полусна, Митя услышал, как Поля тихо колбасится где-то за стенкой. Было похоже, что ее день в самом разгаре и что для нее это было вполне естественным графиком. «То ли Иняз не требовал ранних подъемов, – с легкой завистью подумал он, все же засыпая, – то ли она на них старательно била болт». Проснувшись утром, взглянув на загоревшееся голубым высокое московское небо, Митя постарался ее не разбудить и отправился гулять по знакомой, но неожиданно и не вполне знакомой квартире. Сначала он собирался просто найти в гостиной какую-нибудь книгу и забраться с ней назад в кровать, но его взгляд зацепился за сияющее синее небо. Митя задернул тюль. «А еще странные у них в Москве рамы, – подумал он. – Не золоченые дореволюционные, вроде тех, которые не сожгли в блокаду или восстановили, пока еще были живы старые мастера, но и не простой современный багет. Какие-то модерновые, выпендрежные, как будто это не они обрамляют картину, а картины с неловкостью наполняют выставленные на стене рамы». Эту мысль, конечно, можно было продолжить, но слушателей не было, и Мите ничего такого не захотелось. Точнее ее, разумеется, следовало изложить Поле, но гнать подобную пургу перед самим собой было изрядно неловко. Он оделся и, стараясь не топать по паркету, босиком отправился на кухню. Дверь Полиной спальни была открыта, и он услышал, как она зашевелилась в постели. Митя тихо заглянул в холодильник, потом приоткрыл одну из дверец навесного шкафа слева от холодильника. Полино шебуршение стало отчетливее.

– Чего, Склифосовский, хавчик ищешь? – спросила она еще полусонным голосом через две раскрытые двери.

– Да спи ты, – ответил Митя, подойдя поближе к ее комнате. – Не хотел хлопать дверями, чтобы тебя не разбудить. Я и так на тебя свалился.

– Заходи, заходи. Что ты стоишь в коридоре, как индейцы у парадного подъезда.

Митя послушно вошел и остановился прямо за порогом; в комнате был сарай-бату. Поля перевернулась на спину и подтянула одеяло повыше, почти на плечи.

– Да я так, – сказал он, все еще пытаясь извиняться, – кофе хотел сварить с утра. Прости, пожалуйста, что разбудил.

Поля подняла голову над подушкой, обеими руками продолжая натягивать одеяло на самые плечи. «Какая она стала красивая, – неожиданно для себя подумал Митя. – И хорошая».

– Я же тебя, блядь, вчера поила, – удивленно сказала она. – У вас что, в Питере бразильские плантации? В который раз замечаю. Нормальные люди просят денатурата, а вам вечно кофе. Вчера вечером думала, что потом полночи будешь бродить, а через пятнадцать минут уже был храп на всю квартиру.

– Я что, правда храплю?

– А что Атланта говорит?

– Не знаю, – недовольно ответил Митя, – не спрашивал. Да спи уж, правда. Я же слышал, что ты полночи колбасилась.

– Будет тебе кофе. И завтрак будет. Можешь пока пойти поджарить нам яичницу. А то по части чего приготовить я типа не очень. Пока предки в Валентиновке, все и вообще подъелось. Сковородки в духовке.

Митя попытался одновременно сказать, что благодарен, и что все это совсем не нужно, и повторить, что лучше бы она продолжала спать, и что он неожиданно очень тронут, но так и продолжал мяться в полуметре от порога ее комнаты.

– Пасиб, – сказал он, – ты настоящий друг.

– А теперь выкатись на некоторое время, – ответила она. – Дай мне одеться, чтобы тебя, пионера, не смущать.

Митя вышел, но из коридора ответил:

– Да мне вообще-то глубоко фиолетово. По мне, так можешь хоть голой ходить.

– Э-э, как у нас все запущено, – протянула она. Полин голос доносился до кухни вперемежку с хлопаньем дверец и невнятным шебуршением. – Я и не думала, что ты по этой части. А вчера говорил, что с какой-то герлой приехал. Так герлу зовут дядя Вася?

– Поля, не грузи. Утро же. Небо голубое. Хоть кофе сначала сделай, – добавил он, последовательно разбивая пять яиц на чуть подогретую сковородку.

Она вышла на кухню в какой-то разноцветной хламиде, несусветной, но не разухабистой и в целом даже относительно закрытой.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза