Воскрешенные

Лимузин привез к отелю несколько светящихся сгустков. Все они были ярче и больше, чем обитатели площади, но один из них особенно выделялся — он сиял объемно, ровно и светло. Я знаю, что это странно звучит — «светлое сияние» — но, как оказалось, для видимого богам излучения вполне нормально быть темным, и на его интенсивность это нисколько не влияет. Находящийся здесь же, в машине, человек сиял чуть меньше, но так же ярко и при этом темно. Темные пятна словно пачкали красивый абажур, и лившийся сквозь него свет не притягивал и не грел. На него даже смотреть не хотелось.

— А кто в машине? — спросила я.

— Талантливый везунчик, — ответил Салдах. — Пишет сценарии, которые нравятся всем, его ценят и любят. Никто никогда не вставал у него на пути, и никого ему не приходилось устранять. О тех, кто от зависти его ненавидит, и на чьем пути стоит он сам, ему ничего неизвестно. Рядом — его помощница, она делает для него всю формальную работу, устраивает встречи, готовит контракты и прочее. Чтобы занять это место, очень денежное и заметное, ей пришлось наступить на несколько голов — намеренно и расчетливо. Она полностью оправдывает все свои поступки, не чувствуя никаких угрызений совести, но каждый из них оставил след в ее существе. Человеческим зрением ты увидела бы очень привлекательную, стройную и ухоженную особу — полную противоположность тому, что видишь сейчас.

— Темные поступки — это грехи?

— Грехи — это, кроме прочего, поступки. Ты ведь слышала, что грехами считаются еще и желания, а также ощущения и мнения. Гордыня, к примеру, похоть. Хочешь увидеть убийц?

— Убийца убийце рознь! — запротестовала я. — Нельзя равнять тех, кто убил, защищая, с теми, кто убил ради выгоды.

— Можно. Они убийцы. Тут главное — реализованное пренебрежение жизнью, а мотивы вторичны.

— Но…

Я помню многих убивших, которых язык не поворачивался назвать убийцами: восставших, защищавших, отомстивших — и не осуждала их, однако Салдах оборвал меня:

— Ты знаешь это. Ты сама никого не убила, никогда не испытала желания убить. Ты думаешь, что нужно убить Дарха, но ты этого не хочешь. Вопреки здравому смыслу ты ценишь его жизнь настолько, что это связывает тебя. Убийцы.

Салдах посмотрел, увлекая и мой взгляд, в глубину отеля. Минуя всех прочих, он показал один световой сгусток, не маленький, но весь испещренный черными, уходящими вглубь и похожими на смерчи, пятнами. Их было настолько много, что скорее пятнами можно было назвать светлые участки.

— Участвовал в вооруженном конфликте, — сказал Салдах. — Совершенно легально, поэтому ни за одно убийство не осужден, и не скрывается. Сейчас работает в охране.

— Он хоть кому-нибудь симпатичен?

— Из людей — да, вполне. Среди духов тоже есть любители такого рода излучения.

— А среди богов?

— Нет. Покровителей ему не найти. Он излучает слишком слабо. Но его можно, да и не жалко, использовать.

Мне не хотелось думать, что все, кому пришлось убить человека, становятся такими же уродами. Есть ведь какой-то выход?

— Салдах, а раскаянье? Искупление вины?

— Раскаянье — это не чувство вины. Чувство вины уродует душу еще сильнее, чем грех, вдобавок оно ее ограничивает. Раскаянье — это изгнание греховных мыслей, мнений, чувств и желаний. Те, кто отрицает совершенное убийство — искренне, перед самим собой — те раскаиваются и очищаются. Полагаю, этого краткого обзора достаточно. Теперь я посмотрю на твоего знакомого, и ты увидишь, насколько он грешен.

Такого подарка я, признаюсь, не ожидала. Салдах обратил взор на особняк Оуэна Брюса и самого его, давно спавшего рядом со светловолосой женщиной.

Они оба были красивы. Маленькие затемнения на их жемчужном блеске лишь заставляли очаровательно переливаться испускаемое ими излучение, объемное и живое, причем светились они одинаково.

— Вот так просто? — даже не поверила я. — Может, во сне все ангелы?

Салдах рассмеялся.

— Все на самом деле очень просто. Смирись.

Ну что ж. Остаются еще другие кланы.

Однако в тот миг мне показалось невозможным просить Салдаха проверить их.

II

Конечно, я об этом пожалела, ведь другого способа проверить причастность покидающих Землю к рукотворным порталам не было.

От сожаления меня на время отвлекли мысли о том, как мог выглядеть в глазах бога Денис. Я пыталась представить его огромную душу творца и убийцы, оценивающего жизнь слишком дифференцированно, мощно излучающую во всех направлениях свет, задевающий всех, свет, темнота которого никого не волновала. Наверное, вокруг него «питалось» множество духов. Наверное, он привлекал к себе богов.

А что сейчас? Нечто маленькое, мутное, дрожаще-мерцающее? Мой грех. Ничего с этим не сделать.

И моя вина, от которой не спасет покаяние.

Посещение форта по возвращении на Остров избавило меня хотя бы от сожаления о невозможности проверить кланы. Поднявшись в зал, я случайно попала на собрание, и тихо пристроилась на подоконник.

— Всё же в графике? — говорил Тим.

— У нас да, — ответил Толя.

— И у нас, — сказал Юра.

— У нас все сделано, — сообщил Володя.

— Герман? — спросил Тим, нарушив разбившую оптимизм паузу.