Воскресное утро

Все четыре корпуса перебрасывались в Минск. Точнее, севернее Минска – под Логойск. Расстояние примерно 350 километров. Моторесурс и нынешних танков и танков потомков не бесконечен. Еще и кавалерийский корпус. А время не ждет. Помогут, конечно, летчики Красавина. Они теперь освободились и будут серьезным подспорьем стрелковым дивизиям под Борисовым. Но главное – танки. Значит, нужно просить Ставку помочь железнодорожным транспортом. Теми локомотивами, которые везли Особый корпус в Минск. Часть техники, колесной – пойдет своим ходом, гусеничная и артиллерия – по железной дороге из Мозыря, кавалерию без обоза налегке можно отправить маршем, напрямик по сельским дорогам. Должны за четыре дня управиться. Нужно Верховному доложить об успехе и заодно попросить сформировать нечто подобное танковой армии из корпусов Хацкилевича, Алексеенко и Никитина. Рано или поздно Особый корпус РГК заберут. Пойдет он на север или юг ломать хребет тамошним немцам, а во фронте нужно создавать свою хоть какую-то им замену.

17 июля 1941 года.

Вязьма

Лейтенант Егоров лежал на чистых простынях в госпитале, размещенном в здании бывшей школы, и вспоминал события, происшедшие с ним за эти сутки. Болела раненая нога, но по сравнению со вчерашним днем боль была терпимой. Врач сказал, что если срастется правильно – ограничений на летную работу быть не должно. Но придется месяца два тут поваляться.

Вчера, сразу после приземления вертолетов и атаки морских пехотинцев с солдатами батальона охраны, он понял, что для него война на ближайшее время закончилась, и накатила такая боль на раненую ногу, которую он к тому же ушиб при приземлении с парашютом, что он едва сдерживался, чтобы не стонать. Стонать ему было стыдно, рядом с ним лежали пехотинцы, танкисты, десантники, пограничники, морпехи – обожженные, с рваными осколочными и пулевыми ранениями, некоторые без сознания, на фоне которых его рана казалась пустяковой. А солдаты все несли и несли раненых. Потом тяжелых стали заносить и раскладывать в вертолетах. Легкораненые остались в строю. Их обещали забрать вторым рейсом. В большой, Ми-6, погрузили погибших. Их решили не оставлять тут и похоронить как полагается. В его вертолете летели и летчики сбитого МиГа. Они подходили к нему, подбадривая. Майор Степанов в полете сидел за пулеметом в бортовой двери, заменив там солдата из батальона охраны. На аэродроме их быстро выгрузили, разложив не ходячих раненых на носилках прямо у стоянки. Полковые врачи, быстро осматривая раненых, сортировали их по степени тяжести ранений. Всех, кто нуждался в операциях или длительном лечении, тут же принялись грузить в Ан-12, который должен был их доставить в тыловой госпиталь в Вязьму. Когда его несли к самолету, рядом с носилками появилась Лена. Шла рядом, держа его за руку, и что-то говорила, но Егоров не слышал ее из-за рева двигателей и обычного шума аэродрома, но все равно ему было приятно, и он улыбался ей. Впервые подумав, что даже где-то в глубине души рад, что ранен и что она сейчас рядом с ним. Правда, его беспокоила мысль – не отстранят ли его от полетов по ранению? Уже перед самой погрузкой она нагнулась к нему, обдав его волной столь ему знакомого и любимого запаха ее духов, поцеловала в губы и прошептала на ухо, что его отвезут в Вязьму, и она обязательно приедет к нему.

Ан-12 часа за полтора довез их до Вязьмы. И пока Егоров лежал на носилках и ждал своей очереди на погрузку в санитарную машину, с интересом, даже забыв про боль, смотрел на жизнь аэродрома. По рулежкам, свистя турбинами, катились «спарки», переходя от свиста в уже привычный ему рев на старте. МиГ-17 в учебных полетах было мало – их моторесурс берегли для вой ны. Иногда проскакивали поршневые самолеты – он узнавал МиГ-3. В районе стоянок самолетов быстрыми темпами возводились какие-то здания, похожие на ангары. Везде сновали автомобили технических служб. В общем, аэродром жил привычной жизнью обычного аэродрома мирного времени. О войне напоминали лишь перекрытые щели у стоянок, доты и дзоты охраны и завешенные масксетями, но уже узнаваемые силуэты ЗРК «Оса».