Воскресные охотники

— Окунь, головль, плотва, подлещикъ. Эта рыба такая, что она и весной, и лтомъ, и осенью… Одно только — втровъ она боится. Вотъ какъ втеръ утихнетъ, хочу на мушку половить попробовать. Любитъ онъ посл втровъ за мушкой погоняться.

— А отчего ты по ручьямъ миногъ не ловишь? Вонъ ребятишки сколько ихъ вылавливаютъ!

— Не показанная на ду рыба, — отвчалъ Миней.

— Какъ не показанная! Маринованная минога — отлично… Ты посмотри, сколько въ Петербург ихъ покупаютъ.

— Такъ вдь то господа покупаютъ. А намъ минога не показана.

— Отчего?

— Оттого, что она на змю похожа. Что угрь, что минога — это водяному приспшники, ему они слуги.

— Ну, вотъ… — махнулъ рукой молодой человкъ. — Кто это теб сказалъ?

— Отъ стариковъ извстно. Что по лсамъ лшему змя, то водяному въ вод угрь и минога Вьюнъ по нашему. Минога — это вьюнъ. Такъ вотъ вьюнъ и угрь — водяному приспшники. И у домоваго тоже на манеръ вьюна приспшники есть. Тоже на змю похожъ, — прибавилъ Миней.

— Кто такой?

— Ужъ. Ужъ — его приспшникъ, потому-то онъ около жилья и живетъ. Вонъ у насъ на завод подъ старыми хлвами — страсть ихъ сколько. Вылзутъ на солнышко, да и грются. Они грются, а домовой на нихъ любуется. А попробуй убить ужа — домовой тебя мучить начнетъ, потому это это гадъ.

— Кто-же это видлъ, какъ домовой на ужей любуется? — улыбнулся молодой человкъ.

— Старые люди видли, кому открыто. Они видли и намъ сказали, а мы должны врить. Вы нашего кучера Григорія помните?

— Еще-бы не помнить! Рыжій такой былъ.

— Ну, вотъ… Онъ разъ возьми да ужа-то и убей. За змю его принялъ. Такъ что-жъ вы думаете! Только Григорій въ сара на койку спать легъ, а онъ его съ койки стащилъ да головизной объ полъ.

— Кто онъ-то?

— Да домовой. Кому-же больше? Какіе вы странные! И такъ три ночи подъ рядъ. Потомъ ослобонилъ. Нтъ, ужей не надо бить.

Молодой человкъ недоврчиво покачалъ головой, вскинулъ ружье на плечо и сказалъ Минею:

— Ну, прощай. Пойду пошляться.

— На охоту?

— Да вотъ думаю гусей-то перелетныхъ покараулить.

— Не убьете. Ни въ жизнь не убить. Гусь высоко летитъ, гусь летитъ выше выстрла. Онъ хитеръ. Онъ понимаетъ. Хитре гуся и птицы нтъ.

— У меня берданка далеко беретъ.

— Онъ и берданку понимаетъ. Вы думаете, онъ берданки не понимаетъ? Онъ все понимаетъ. Вдь молодые гуси никогда одни не летятъ. Съ ними всегда старый гусь. Старый гусь впереди. И этотъ гусь передовикъ съ молодыми стадами лтъ по двадцати летаетъ, такъ какъ-же ему не знать!

— Попробую. Да и пробовать нечего. Счастливаго вамъ пути, а только дикаго гуся не убить.

Молодой человкъ кивнулъ и поплелся по дорог.

XI.

Тихая осенняя лунная ночь. По гладкой поверхности рки скользитъ лодка. Слышенъ всплескъ веселъ и сдержанный говоръ. Вотъ лодка повернула къ берегу, всплескъ усилился и носъ лодки врзался въ песокъ.

— Эй! Кто тутъ? — послышался старческій возгласъ съ берега. — Кто причалилъ?

— Это мы, Михей Иванычъ. Я, Иванъ, лавочника сынъ и Николай Манухинъ. У васъ тутъ подъ берегомъ омутокъ, такъ пріхали съ неводомъ рыбки половить, — раздался съ лодки отвтъ.

— Омутокъ… Всю хорошую-то рыбу въ омутк выловите, а мн ничего и не останется.

— Ну, вотъ… Мы съ тобой подлимся, коли хороша тоня будетъ.

— Хозяинъ веллъ всхъ рыбаковъ съ нашего берега гонять. Да… Ну, да ужъ лови, лови, коли пріхалъ.

Заводскій сторожъ отошелъ отъ караулки, помщающейся у воротъ и спустился съ берега къ вод. На немъ былъ полушубокъ, валенки и опирался онъ на большую сучковатую дубину въ ростъ человка.

— Табакъ или папиросы есть? — спросилъ онъ.

— Нтъ.

— Какой-же ты посл этого лавочницкій сынъ, коли у тебя ни табаку, ни папиросъ!

— Да вдь ты знаешь, что я не курю, что тятенька этого не любитъ. Водка есть. Захватили. Могу удовлетворить стаканчикомъ…

— Ну, давай.

— Погоди. Дай прежде неводъ закинуть. Назябнемся, станемъ сами пить и теб поднесу. Поднесу даже съ колбаской. Я колбаски захватилъ.

— Колбасы сть не стану. Нон пятница.

— Ну, ситника укусишь. У насъ ситникъ есть.

Двое молодыхъ парней, одинъ — лавочницкій сынъ, въ кожаной куртк, въ картуз и въ высокихъ сапогахъ, другой — буфетчикъ изъ деревенскаго трактира, въ пальто, въ войлочной шапк и тоже въ высокихъ сапогахъ, вышли на берегъ, прибили коломъ конецъ веревки невода и опять вскочили въ лодку, чтобы хать закидывать неводъ.

— Ну, вы позжайте, а я тмъ временемъ въ доску поколочу, — сказалъ сторожъ.

— Повремени, Миней Иванычъ, — упрашивалъ лавочницкій сынъ. — Ну, что теб сейчасъ колотить! Ты рыбу стукомъ спугнешь. Она теперь ночью подъ самымъ берегомъ стоитъ.

— Чудакъ-человкъ, да вдь я для хозяина. Все ругается, что мало по ночамъ колочу. «Ты, говоритъ, дрихнешь въ караулк».

— Посл тони ужъ для хозяина поколотишь. Нешто намъ долго тоню закинуть!

— Ну, имъ будь по вашему. А то, право слово, онъ ругается. Третьяго дня вдругъ вскочилъ съ постели и пришелъ къ воротамъ въ халат и съ фонаремъ. А я на ту пору и въ самомъ дл прикурнулъ въ караулк. Ужъ онъ меня ругалъ, ругалъ на вс манеры! Право слово.