Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников

– Послушайте… Зачем вы со мной так разговариваете? Я же ведь не лгун. Я очень хорошо понимаю, что заяц не может схватить тетерева, тем больше, что тетерев на дереве. Но заяц меня окончательно с панталыку сбил. Я растерялся. Не знаю, в тетерева стрелять или в зайца. Я остолбенел – ну а, разумеется, ни тетерев, ни заяц ждать выстрела не станут. Тетерев улетел, заяц убежал. А вот… вот как тетерев передо мной был… Мой бы был, потому не попасть в него нельзя. Малый ребенок попал бы. Также ежели бы я и в зайца стрелял, и заяц был бы мой. Ведь он почти у самых моих ног пробежал. А я растерялся. Да и спрошу я вас: кто бы мог тут не растеряться?

– И об этом случае будете корреспондировать в охотничью газету? – спросил доктор.

– Ну, об этом-то что же корреспондировать. Тут просто совпадение… Тетерев и заяц… Но я вас спрашиваю: кто бы не смутился?

– Случай удивительный…

– Именно удивительный. Курьез, совсем курьез. Но лисица… О лисице я непременно в охотничью газету письмо напишу. Ну, тут я рассердился, плюнул и вернулся в избу, – закончил плешивый человек. – Который теперь час?

– Да уж скоро три.

– Эк я спал-то. Ведь я часа два с половиной отмахал. О-хо-хо-хо.

Плешивый человек зевнул.

Егерь Холоднов внес шипящую яичницу на сковородке. Охотники стали присаживаться к столу. Доктор отвинчивал стаканчик у своей фляжки. Охотник, одетый тирольским стрелком, говорил егерю:

– Холоднов! Ты подай нам бутылку мадеры-то, которую я привез.

Петр Михайлыч

1

На дворе охотничьей сборной избы сидит егерь – старик в высоких заплатанных сапогах и с физиономиею николаевского солдата: подстриженные седые усы, слившиеся с бакенбардами, и пробритый когда-то, но заросший щетиной подбородок. На нем казакин, очень ветхий, и рыжая войлочная шапка, покрывшаяся местами слоем сала с приставшей к нему пылью. Он сидит на крылечке избы, пригнувшись к коленкам, положив на них локти, и покуривает трубку-носогрейку, беспрестанно сплевывая. Утро, часов семь. Перед ним стоит мужик в жилетке поверх рубахи и в замасленном картузе.

– Ты мне все-таки скажи, – говорит мужик егерю, – поедет он сегодня обратно на железную дорогу или не поедет. Я к тому спрашиваю, что у меня лошадь на лугу и, ежели поедет, то я должен ее ловить.

– Где же ехать, коли еще и не охотился! Зачем же тогда было приезжать к нам? – отвечал егерь. – Вот велел разбудить себя утречком, чтобы идти со мной на охоту, – третий раз его бужу, не встает и даже дерется. – Тс… И вчера, стало быть, не ходил?..

– Где ходить, коли без задних ног… Тут такое пиршество было, что упаси бог. Пришли семинаристы с погоста, пели кантаты, ну, и утрамбовался. Раков варили, грибы жарили, уха была. Мальчишка из кабака уж таскал, таскал пиво, да и устал таскать.

– Поповских детей поил?

– И поповских, и дьяконских, и дьячковских. Всех поил. Соседские мужики приходили, бабы – и им подносил.

Мужик с сожалением прищелкнул языком и сказал:

– Скажи на милость, а я и не знал. Вот незадача-то! Пришел бы я, так, пожалуй, и мне поднес бы…

– В лучшем виде поднес бы. Тут он чухонца поймал, который раков вез, купил у него раков и его напоил. Ребятишки, что грибы принесли, и те были пьяны.

– Оплошал я, оплошал. И который раз так. Я жерди лавочнику возил. И дернула меня нелегкая жерди возить! Ах ты, пропади он совсем! Да ведь кто ж его знал, что он загуляет! Я думал, что он на охоте, по лесу бродит.

– Ведь уж всегда он так.

– Да ведь два дня. Я думал, что он день отгулял да и на охоту.

– Осенью раз на порошу по зайцам приехал, так четыре дня гулял и все не мог остановиться. Так из избы и не выходил. Напьется – спать, проснется – опять пить. Баню тогда даже для него топили, чтоб хмель выпарить и с чистым сердцем за зайцами идти, а он в бане выпарился – пунш после бани стал пить, да так с чем приехал, с тем и уехал.

– Тс… То есть веришь, кляну себя, что я не знал, что он гуляет. А все жена. Поезжай, говорит, за жердями, лавочник жерди возит к себе на двор. И ты, Амфилотей Иринеич, с ним пил?

– Малость выпил, а так, чтобы настоящим манером – не удалось. Где же мне! Я с немцем-аптекарем в лес ходил, выводков ему указывал. Немец уж дорвался до охоты, так часов семь по лесу бродил, а когда мы вернулись в избу – все уже выпито было и Петр Михайлыч сидел и клевал носом. Совсем готов. «Разбуди, – говорит, – меня в пять часов, чтобы на охоту идти» – и свалился на лавку. Постель мы ему постлали, перетащили его – и вот спит до сих пор, – рассказывал егерь.

– И так-таки никаких остатков после него не осталось? – допытывался мужик.

– Полторы бутылки пива осталось – я выпил. Коньяку на донышке с полрюмки было – тоже выпил, а больше ничего.

– Так вечером, стало быть, он сегодня на железную дорогу поедет, к вечернему поезду, что ли?

– Да почем же мне-то знать! Ты знаешь его характер! Характер нравный. Купец богатый, загульный, так что ему! Вот пойти опять побудить его.

Егерь выбил из трубки золу, спрятал трубку в карман и поднялся со ступенек. На крыльцо вышла баба с ведром грязной воды и, услыша слова егеря, заговорила: