Воскресный день у бассейна в Кигали

– Я не девчонка. Мне двадцать два, а здесь в этом возрасте уже многое успеваешь повидать. И потом, ты ничего не понимаешь, потому что ты все усложняешь. Ты размышляешь, записываешь. Я знаю потому, что постоянно наблюдаю за тобой с тех пор, как работаю здесь. Ты рассуждаешь, споришь. Когда другие хохочут до упаду, радостно кричат, ты лишь слегка улыбаешься. Смеешься беззвучно или совсем тихо. Если напиваешься, то один, в своем номере. Я знаю потому, что Зозо все знает и мне все рассказывает, надеясь, что я полюблю его, когда его повысят до начальника над мелкими служащими. Для меня он сделает все что угодно. Я засыпала его вопросами о тебе. Хоть девушки и часто ночуют у тебя, я знаю, что ни с одной из них, кроме Агаты, ты не переспал. Я даже знаю, что с ней ты оказался не на высоте, как мужчина. Я говорила со всеми девушками. Они думают, что нравятся тебе, но ты их презираешь, потому что они предлагают себя, а ты отказываешься с ними спать, даже бесплатно. Да, я ничего не знаю о любви белых. Я знаю только тех белых, что смотрят на меня, вытаращив глаза, как та тилапия, которую я приношу им на тарелках, а потом, когда подношу им вторую бутылку пива, они говорят: «Знаешь, я мог бы тебе помочь. Давай выпьем вместе и обсудим это». Руандийцы, по крайней мере, сразу говорят прямо: «Знаешь, ты красивая. Пойдешь со мной вечером?» И кладут руку на спину или на задницу. Я говорю «нет», а они продолжают смеяться и веселиться, Белый же изображает из себя оскорбленного. Улыбка исчезает, и ласковые слова тоже. Третью бутылку пива он заказывает, тыкая пальцем в пустую вторую. И уходит, ни спасибо, ни до свиданья. Про чаевые и говорить нечего, На следующий день он делает вид, что никогда не предлагал мне переспать с ним. Когда ты предложил подвезти меня до дома, я тогда хотела сказать, что люблю тебя, потому что ты никогда не приглашал подняться к тебе в номер. Я знаю, что я красивая, мне говорят об этом с тех пор, как у меня появилась грудь, с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Но я не понимаю, какой прок от этой красоты. В любом случае, это не благословение. Это проклятие. На моем холме ко мне все подкатывали: дядья, двоюродные братья и их друзья. Некоторые были милые и симпатичные, они со мной говорили как актеры из французских или американских фильмов, которые мы ходим смотреть в бары, где есть телевизоры. Перед тем как повалить на циновку, они держали меня за руку, как в кино. Это длилось несколько секунд, Я позволяла себя брать. Они получали удовольствие и уходили, смеясь и приговаривая: «А ты ничего, Жантий». Другие даже не спрашивали разрешения. Они просто делали это. Я хотела сказать тебе в тот вечер, что думала, будто не нравлюсь тебе, потому что ты никогда не предлагал мне пойти с тобой, а я, я этого хотела, ведь ты всегда был такой вежливый и милый, и ничего более, просто вежливый и милый.

– А еще я белый и… богатый.

Почему же он никак не мог понять того, что казалась ей таким очевидным? Конечно, она хотела, что-бы ее любили как белую женщину, как в кино, где только и было, что ласки и долгие поцелуи, букеты цветов и влюбленные мужчины, плачущие от слад-' кой боли. Нет, она не хотела, чтобы он плакал, достаточно знать, что ее мужчина на это способен.

– Я знаю руандийцев, которые тоже плачут от любовной тоски.

Она таких не знала.

– Я хочу, чтобы ты научил меня любви белых.

– Все, что я могу, - научить тебя моей любви. И иногда она ничем не отличается от любви черных.

В соседнем номере испуганно закричала женщина. Потом они услышали шум какой-то возни, громкие крики, грохот падающих стульев на балконе и наконец протяжное и пронзительное «нет», стихшее в глухом шлепке. На металлическом навесе над баром у бассейна лежало распростертое тело Мелиссы, самой худой и страшной проститутки отеля.

– Вот черт! Дрянь! Она специально сбросилась, чтобы мне насолить.

Голый толстый бельгиец махал руками на соседнем балконе. Десантники, усердно загоравшие у воды, подняли головы. Два туриста, плававших в бассейне, остановились, но потом снова принялись за размеренный кроль. Жантий кричала: «Мелисса! Мелисса!» Валькур спросил: «Ты все еще хочешь, чтобы я научил тебя любви белых?» Пролетев три этажа, там внизу на обжигающей алюминиевой крыше лежала и хрипела Мелисса. Жантий истошно кричала. «Он хотел ее убить. Позовите полицию!» Толстяк протестовал: «Просто пьяная, мерзкая шлюха».