Воскресный философский клуб

Как только Джейми покинул ее дом, Изабелле пришла в голову одна мысль. Она чуть не бросилась вслед за ним, чтобы поделиться своими соображениями, но вовремя остановилась. Было еще не поздно, и в этот час некоторые из ее соседей выгуливали своих собак. Ей не хотелось, чтобы видели, как она бегает по улице за молодыми людьми. Никому бы не хотелось, чтобы его увидели в подобной ситуации. Точно так же, как не хотелось бы Дороти Паркер,[33] чтобы ее застукали, когда она залезала к кому–нибудь в окно и у нее застряли бедра.[34] При этой мысли Изабелла улыбнулась. Что тут такого уж смешного? Это трудно объяснить, но действительно очень смешно. Может быть, дело в том, что человек, который никогда не лазил в окно, тем не менее выражает свое мнение о такой возможности. Но почему же это забавно? Вероятно, таким вещам нет объяснения — точно так же, как нет разумного объяснения, почему аудиторию так рассмешило замечание, однажды услышанное Изабеллой на лекции, которую читала Доменика Легг, крупный специалист по англо–норманнской истории: «Мы должны помнить, что в то время знать не сморкалась так, как мы: у них не было носовых платков». В ответ раздался громовой хохот, и Изабелла и сейчас находила это высказывание чрезвычайно забавным. Но если разобраться, тут нет ничего смешного. Несомненно, это серьезная проблема, когда при себе нет носового платка, — житейская, но тем не менее серьезная. (А как же тогда обходилась знать? Очень просто: при помощи соломы. Какой ужас! Она же колется! Но если знати приходилось пользоваться соломой, то что же делали те, кто стоял ниже на социальной лестнице? Ответ не поражал своей затейливостью: они сморкались в два пальца, как многие делают и сейчас. Она пару раз сама такое видела — но, конечно же, не в Эдинбурге.)

Но сейчас Изабелла думала не о носовых платках или их отсутствии, а об Элизабет Блекэддер. Пол Хогг купил картину Элизабет Блекэддер, которую присмотрела для себя Изабелла. Выставка, на которой она была представлена, должна была скоро закрыться, и тем, кто купил картины, теперь разрешалось их забрать. Это означало, что если кто–то хочет еще раз взглянуть на картину, ему придется посетить квартиру Пола Хогга на Грейт–Кинг–стрит. Изабелла вполне могла изъявить такое желание. Можно позвонить Полу Хоггу и попросить разрешения снова увидеть картину, поскольку она хочет договориться с Элизабет Блекэддер, которая по–прежнему работает в студии в Грэндж, чтобы та написала для нее похожую картину. Это вполне резонно. Художница может не захотеть делать копию со своей картины, но охотно согласится написать что–нибудь в том же духе.

Ложь, подумала Изабелла, но ложь лишь на этой стадии их плана. Ложь может стать правдой. В ее планы действительно входило купить какую–нибудь картину Блекэддер, так почему бы не сделать художнице заказ? Так она и поступит, а это значит, что она может с чистой совестью заявиться к Полу Хоггу под этим предлогом. И даже Сиссела Бок, автор солидного труда «Ложь», не стала бы возражать. А потом, снова взглянув на Блекэддер, она деликатно прощупает, не мог ли Марк Фрейзер, работая в «Мак–Дауэллз», обнаружить что–то щекотливое. Нет ли у Пола Хогга каких–нибудь мыслей насчет того, что бы это могло быть? А если нет, тогда она задаст более четкий вопрос и скажет, что если он был привязан к этому молодому человеку — а он явно его любил, судя по эмоциональной реакции на ее слова в баре «Винсент», — тогда, быть может, он готов кое–что узнать, дабы подтвердить или опровергнуть удручающую гипотезу. Нужно сделать это деликатно, по крайней мере, стоит попытаться. Он может согласиться. И все время, чтобы она чувствовала себя уверенно, в квартире Пола Хогга рядом с ней будет Джейми. Мы думаем, скажет она, нам кажется. Это звучит гораздо убедительнее, чем те же самые мысли, выраженные в единственном числе.

На следующее утро она позвонила Джейми так рано, как только допускали приличия: по ее мнению, это было девять часов. Изабелла соблюдала этикет телефонных звонков: звонок раньше восьми утра мог быть сделан только в крайних обстоятельствах; между восемью и девятью звонить неприлично; а дальше можно спокойно звонить до десяти вечера — правда, позвонив после половины девятого, нужно извиниться за поздний звонок. А после десяти часов снова наступает время для звонков в крайних обстоятельствах. Подойдя к телефону, следует назваться, если это возможно, но только после того, как вы сказали «доброе утро», «добрый день» или «добрый вечер». Она признавала, что эти условности не очень–то соблюдаются другими — и, как она заметила, Джейми тоже: когда она позвонила в то утро, он ответил кратким «да».

— Не очень–то приветливо звучит, — укорила его Изабелла. — И откуда мне знать, кто вы? Слова «да» недостаточно. А если бы вы были слишком заняты, чтобы разговаривать, вы бы сказали «нет»?

— Изабелла? — спросил он.

— Если бы вы мне представились, я бы, в свою очередь, сделала бы то же самое. И тогда ваш последний вопрос был бы не нужен.

Джейми рассмеялся.