Воскресшая душа

Отчаянный, душу надрывающий вопль, потом какой-то стук прервали парня.

Он и Настя вскочили и бросились к двери.

– Графиня! – закричала Настя, увидав распростертую на полу Софью. Она была без чувств. – Доктора скорее! – засуетилась Настя. – Беги, Афонька, за господином Маричем, – он поблизости… Скорее, адрес знаешь… Дарья, Даша! Да куда ты запропастилась то? Ахти беда… Афонька! Да что ты, окаянный? Беги, тебе говорят!

– Бегу… единым духом! Эх, дело-то какое неладное выходит… Попадет мне от моего!..

– Барыня, ваше сиятельство, – чуть не плакала Настя, смачивая водой голову графини, – красавица вы моя, да уж не померли ли вы?

– Нет, – отозвалась прибежавшая на ее крики Дарья, – теплая вся и сердце колотится.

– Так снесем ее, голубушку, скорее на кроватку! Ай, как все это вышло!

– Бери ее, что ли, под голову, – распорядилась Дарья, – я под ноги возьму…

Женщины подняли Софью и, перенеся ее в спальню, уложили на постель.

– Иди, Даша, иди теперь. Управлюсь я тут, – заговорила Настя, сообразившая, что графиня, как только придет в чувство, сейчас же станет расспрашивать ее о рассказе Афоньки. – Иди, милая.

– Мне что, я пойду, – согласилась та, – мое дело в кухне, а не в бодуваре… С чего это с нею попритчилось-то?..

– Не знаю я.

Дарья вышла, оставив Настю одну около графини.

Крепкий спирт возымел свое действие. Молодая женщина вздохнула и приоткрыла глаза.

– Что со мной? – прошептала она.

– Ваше сиятельство, простите великодушно! – залилась слезами девушка.

– Помню, все помню! – воскликнула Софья, и опять отчаянный вопль сорвался с ее губ: – Живым похоронили!

– Да нет же, ваше сиятельство, недослышали вы, барыня милая!.. Убег он, граф-то, ежели Афонька мой не врет…

Но Софья словно не слыхала ее слов: она снова билась в жестоком истерическом припадке.

– Что же это господин Марич-то не идут? – суетилась растерявшаяся Настя. – Уж я не знаю, что и делать.

Марич, впрочем, оказался легок на помине. Дмитриев застал его дома одного – Куделинского у Владимира Васильевича не было.

– Пожалуйте к ее сиятельству графине Нейгоф, – объявил он, – требуют вас.

– Что там еще такое? Сейчас только оттуда, – поморщился Марич.

– Пожалуйте с! Графине худо, так что без чувств они быть изволят.

– Да что с нею? Постой, где я твою физию видел?

– На кладбище с сегодня.

– Ты что там делал?

– Так как мы в женихах состоим при графининой горничной Настасье, так счел своим первеющим долгом проводить их сиятельство графа. Так к ее сиятельству извольте поторопиться, и затем с вашего позволения я уйду с.

Дмитриев обогнал Марича и вбежал черным ходом в квартиру графини.

– Что с Нейгофшей-то? – едва переводя дух, спросил он у Дарьи, сидевшей в кухне.

– Что? Все как следует, – ответила та, – ногами дрыгает и головой колотится: истерика, вишь; твоя Настька там при ней. Позвать?

– Не надобно… Ужо забегу. А ты, Дарья, поглядывай.

– Мне что поглядывать?.. Мое дело – кухня, а там хоть трава не расти… Ведь родственника ждут, – совсем неожиданно выпалила Дарья, – из Москвы… Настька сказывала. Телеграмма, вишь, пришла. Графиня господину Куделинскому читала, а она слышала. Ее спроси, она тебе скажет.

– Ладно, после спрошу. Слышь, звонят! Иди, отворяй, доктор это… а я побегу к своему.

Афанасий не ошибся: звонил с парадного хода Марич.

– Что с ней? – спросил он Настю, произведя беглый докторский осмотр уже успокаивавшейся Софьи.

– Марич, Марич, – произнесла графиня слабым голосом, – если бы вы знали только, какой ужас. Нейгоф был в летаргии, его похоронили живым.

– Что? – воскликнул, отшатываясь, Марич. – Откуда вы это узнали?

Софья беспомощно махнула рукой.

– Настя, оставьте нас одних, – понял по-своему жест Софьи Владимир Васильевич. – Ну, рассказывайте теперь, – сказал он, когда девушка вышла, – как это вы узнали?

– Я звонила Насте и, не дозвонившись, пошла сама. Она говорила с каким-то мужчиной. Я его видела здесь не раз. Он и сказал, что Нейгофа похоронили живым. Ужас, ужас!

– Н-да, – произнес Марич, – только этого недоставало. Действительно, ужасная смерть.

– Граф не умер, Марич, – прошептала Софья. – Какими-то судьбами он спасся… Марич, Марич, если бы вы только знали… Я сама лишь сейчас поняла это: я люблю Нейгофа, понимаете ли вы: люблю!.. Он взял мое сердце своей искренней, неподкупной любовью. Он – не-то, что Куделинский. Когда я услыхала, что его похоронили в летаргическом сне, меня объял ужас, когда же я услыхала, что он спасся, – безумная радость овладела мной. Я люблю, люблю его!

– Это ваше личное дело, – вскользь заметил ей Владимир Васильевич. – Но что из всего этого будет, я представить себе не могу.

– Спасите его, Марич, спасите его от Куделинского! – молила Софья.

На лице Марича, обыкновенно добродушном, появилось злобное выражение.

– За это я не берусь, но Куделинского я сделаю безвредным, – отчеканивая последние слова, проговорил он.

XXXVIII На краю бездны

Марич был удручен. Создавшееся положение казалось ему безвыходным, и чем дольше он думал, тем больше разгорался в его сердце гнев на Куделинского.