Воскресшая душа

– Дальше немного уже, – улыбнулся Нейгоф. – Я лежал и соображал, как мне поступить. Я вспомнил, что похоронен в сюртучной паре, а на ноги мне обули не туфли, а сапоги. Это было для меня счастливым обстоятельством. Я начал потихоньку выбираться… Трудно было, да, на мое счастье, я худощавый. Ничего, кое-как выбрался и очутился в какой-то яме…

– Рядом слишком близко могилу выкопали, – заметил Кобылкин.

– Должно быть, так. Я в ней и притаился, выжидая время. Сижу и жду. Было уже темно, совсем темно… Да, маленькая подробность. Деньги, которые спрятал под моей головой Козелок, я с собой захватил; видите, как ясно было мое сознание. Я сообразил, что они мне могут пригодиться. Вдруг вижу – над ямой что-то зашевелилось…

– Ага, это Козелок пришел, – усмехнулся Кобылкин.

– Кажется, он. Я, не помня себя, выскочил из ямы, того же, кто явился, толкнул в нее, а сам побежал. Кладбище я знал прекрасно… как же, не раз милостыню сюда ходил собирать. Благодаря темноте никто меня не заметил. Так я и выбрался за ограду. Вспомнил, что Барановский, когда я лежал в больнице, был очень добр ко мне, и решил идти к нему. По дороге ничьего внимания я не привлек.

В передней звякнул звонок.

– Верно, наш доктор вернулся, – поднялся с места Кобылкин. – Вы сидите, я отворю.

Но это был не Анфим Гаврилович. Отворив дверь, Кобылкин увидел перед собой Дмитриева.

– Пожалуйте скорее, Мефодий Кириллович, – торопливо заговорил он, – господин Куделинский к Нейгофше пошел, поговорил с господином Маричем и пошел. Сердитый такой, даже гневный.

ХLI

Страсти накаляются

Куделинский не показывался у Софьи с того самого дня, когда между ними произошло решительное объяснение.

Он понял, что в душе молодой женщины происходит упорная борьба двух чувств: охладевшей любви к нему и томительного раскаяния, связанного со страхом за будущее.

В любовь Софьи к Нейгофу Станислав не верил.

– Сонька решительна, пылка, тигрица по натуре, – сказал он в тот же вечер Маричу, который, возвратившись к себе после беседы с Кобылкиным, застал в своей квартире Куделинского. – Тигрица – и вдруг жалкий, безвольный плакса, тряпка какая-то!

Марич ни слова не сказал Куделинскому о том, что произошло с Софьей.

– А ты не допускаешь, что подобные натуры стремятся к противоположностям? – заметил он. – Сами они покоряются тем, кто сильнее их, а над ничтожествами властвуют. Кто же предпочтет первого последнему?

Куделинский задумался; Марич искоса, но пристально смотрел на него.

– А знаешь, ты, пожалуй, прав, – сказал Станислав. – Но говорить об этом не стоит. Нейгофа нет… Чему ты? – заметил он улыбку, скользнувшую по губам собеседника.

– Так, ничего. Мне пришла в голову мысль, какую бы ты физиономию скорчил, если бы вдруг этот Нейгоф встал из-под земли.

– Какая странная фантазия! – засмеялся Куделинский.

– А разве невозможно? Софья рассказывала мне, будто ты сообщил ей, что спасся Кобылкин и уцелел Квель, а это разве не фантастично?

– Да, – понуро проговорил Станислав, – это действительно похоже на сказку, но это – явь: ведь я сам виделся и говорил с этим проклятым сыщиком… Но хватит об этом… Есть у тебя более-менее приличная бумага? Дай… я сейчас начну писать к прокурору…

– Ты это всерьез?

– Конечно. Это, дружище, такой выпад на нашей дуэли с судьбой, что может дать нам решительный перевес.

Марич, ни слова не говоря, подал ему бумагу и придвинул письменный прибор.

Куделинский сел к столу, подпер голову руками и долго сидел в такой позе.

– Обдумываешь сочинение? – насмешливо спросил Владимир Васильевич. – Видно, не легко.

– Да, черт возьми, не легко! – вспылил Станислав. – Кому это, посмотрел бы я, было бы легко самого себя упрятать на каторгу?!

– Любишь кататься, люби и саночки возить, – засмеялся Марич, затем умолк и даже ушел в дальний угол, откуда продолжал пристально наблюдать за Куделинским.

Тот несколько раз принимался писать, менял листы, выкуривал одну папиросу за другой и вдруг с сердцем отшвырнул перо.

– Ничего не выходит! – воскликнул он. – Хоть убей – ни строчки! Да и чего торопиться? Впереди у нас еще шесть дней…

– Вот то-то и оно, – заметил из своего угла Марич. – Вспыхнул ты и потух…

– Надоел ты мне! Какая, в самом деле, нянька у меня явилась!

Куделинский заметно сердился. Не говоря ни слова, он встал и начал одеваться.

– Уходишь, кажется? – не меняя позы, спросил Владимир Васильевич. – А сочинение-то свое когда начнешь?

– Когда мне будет угодно!

Марич только качал головой и не удерживал Куделинского.

– Ничего не выйдет, – шептал он, – сразу не написал, так и не напишет… Порисоваться, чужими руками жар загрести – на это нас взять, а как дело своей шкуры коснется, так в кусты… Так нет же, нет! – вышел из своей обычной апатичности Владимир Васильевич. – Я тоже не пешка! Жить под страхом, что тебя из-за какого-то эгоиста, как собаку, уничтожат, я не могу, не буду… Довольно! Этот Куделинский на все способен, так и я тоже не сдамся. Посмотрим еще, посмотрим, кто кого!…