Воскресшая жертва (сборник)

Повреждение, причиненное экипажу дамы, было устранено быстрее, чем были залечены раны, нанесенные прямо в сердце Конрада. Он уже с открытыми глазами мог представить себе это видение в образе женского создания с напудренным лицом, прекрасными губами, озорными глазами, черными, как ручка ее зонтика из лилового шелка. С этого дня Конрад не мог больше довольствоваться общением со своими соседками с косичками и своей брюквой. Он должен был найти свою Трою и свою Прекрасную Елену. Он продал ферму, пыльными дорогами направился в Филадельфию и, будучи ловким, как все благочестивые люди, вложил свой небольшой капитал в прибыльное дело, владелец которого выразил желание научить его торговать.

Без денег, без доступа в общество, в котором вращалось это элегантное создание, Конрад на самом деле находился не ближе к ней, чем если бы он обитал в Ливане. Но его вера не иссякла. Подобно тому, как он верил в зло и грех, он был уверен, что снова будет держать ее в своих объятиях.

И чудо свершилось. Прошло не так уж много лет, он еще не был слишком стар, чтобы познать радость исполнения своих желаний, и он обнимал ее, и сердце его так сильно стучало в груди, что он, казалось, мог оживить все вокруг себя. И вновь, как тогда, когда тем жарким полуднем он держал ее в своих объятиях, ее веки, подобно занавесу, открывали для него те темные глаза…

— Как это ему удалось? — спросил Марк. — Как он с ней познакомился?

Я не заметил, что он меня прервал.

— Она никогда не казалась такой красивой, как сейчас, и хотя имя ее нашептывали в городе и репутация у нее была отвратительная, он никогда не видел такой чистоты, запечатленной на ее мраморном лбу, и такой строгости, как в ее неподвижно сомкнутых губах. Простим Конраду его смущение. В такие моменты мужской ум отличается большой логикой. Леди была одета во все белое, начиная с кончиков атласных туфелек и кончая цветами, венчающими ее темноволосую голову. И лиловые тени в саване…

На этом слове Марк отпрянул.

Я простодушно уставился на него:

— Саван. В те времена был такой обычай.

— Она что, была мертва? — спросил он, медленно произнося каждое слово, как будто оно источало яд.

— Я, наверно, забыл сказать, что он пошел в ученье к одному предпринимателю. Врач объявил, что она мертва, до того, как Конрада пустили в помещение, затем он…

Глаза Марка потемнели и, казалось, пылали на белом застывшем лице. Губы кривились, как будто он съел горький отравленный плод.

— Я не знаю, достоверна ли эта история, — сказал я, ощущая его беспокойство и торопясь дойти до морали, — но, раз Конрад был родом из народа, который никогда не поощрял фантазий, ему нельзя было не доверять. Он вернулся в Ливан, и люди говорили, что женщины навсегда перестали для него существовать. Если бы он познал, а затем потерял живую любовь, на него никогда бы не произвел такое впечатление этот краткий экскурс в некрофилию.

Гром загремел ближе. Небо стало желтоватого цвета. Когда мы покидали сад, я осторожно дотронулся до его рукава.

— Скажите, Макферсон, сколько вы готовы заплатить за портрет?

Он посмотрел на меня мрачно и недоброжелательно:

— А вы, Лайдекер, до убийства Лоры ходили каждый вечер мимо ее дома, или это стало вашей привычкой после ее смерти?

Над нами прогремел гром. Приближалась гроза.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА I

Когда Уолдо Лайдекер узнал, что произошло после нашего ужина в среду вечером в ресторане Монтаньино, он утратил способность писать что-либо о деле Лоры Хант. Прозаический стиль повествования был для него потерян.

Все изложенное выше он написал между десятью часами вечера в среду и четырьмя часами дня в четверг, с перерывом лишь на пятичасовой сон, кварту черного кофе и три обильных приема пищи для поддержания сил. Полагаю, он намеревался согласовать свое повествование с одним из типичных для Лайдекера последних абзацев, в которых сквозь слезы всегда светится прекрасная улыбка.