Воскресшие боги (др. изд.)

-- "А что то царство небесное? а что то второе пришествие? А что то воскресение мертвых? Ничего того нет. Умер кто, так и умер -- по-та-места и был". Но Дяди Ильи Потапыча, учившего племянника не только словоM, но и посохом, Федька, несмотря на школьничесКий задор свой, все-таки крепко побаивался. Илья Потапыч Копыла был человек старого закала, до конца возлюбивший "твердое о благочестии стояние". Чудеса иноземных искусств и наук не прельщали его. "Вся сия суть знамения антихристова пришествия, начало болезням,-- говаривал он.-- Нас, овец Христовых, софистиками вашими не премудряйте: некогда нам философства вашего слушать -- уже кончина века приходит, и суд Божий стоит при дверях. Какое приобщение света к тьме или какое соединение Велиару со Христом,-- так же и поганому латынству с нашим православным христианством?"

"В Европии,-- по словам Копылы,-- третьей части земли, части Ноева сына, Яфета, люди живут величавые, гордые, обманчивые и храбрые во бранях, к похотям же телесным и ко всяким сластям слабые; все творят по своей воле; к учению искательны, к мудростям и всяким наукам тщательны; от благочестия же заблудились и, по наущению дьявольскому в различные ереси рассеялись, так что ныне во всей вселенной одна лишь русская земля в благочестии стоит неподвижно и, хотя к наукам словесным не очень прилежит, в высокоумных мудроплетениях софистических не изощряется, зато здравую веру содержит неблазненно. Люди же в ней сановиты, брадаты и платьем пристойным одеяны; Божий церкви святым именем украшаются; и подобной той земле и благолепнее во всей Европии не обретается".

В сыне углицкой просвирни, Евтихии Паисеевиче Гагаре, чужие земли возбуждали не меньшее любопытство, чем в Федьке Жареном. Вольнодумствам товарища, в которых чувствовал Евтихии больше хвастовства и удали, чем действительного безбожия, не придавал он значения. Но и спокойного презрения Ильи Потапыча ко всему иноземному не разделял. После всего, что видел и слышал он в чужих краях, не удовлетворяли его Измарагды, Златоструи, Торжественники, которые заключали весь круг человеческих знаний в таких вопросах и ответах: "Отгадай, философ, курица ли от яйца, или яйцо от курицы? -- Кто родился прежде Адама с бородою? -- Козел.-- Какое есть первое ремесло?--, Швечество, ибо Адам и Ева сшили себе одежду из листьев древесных.-- Что есть, четыре орла одно яйцо снесли?--: Четыре евангелиста написали св. Евангелие.--.Что держит землю?-- Вода высокая.--.Что держит воду?--Камень великий.-- Что держит камень?-- Восемь больших золотых китов да тридцать меньших на озере Тивериадском".

Евтихии, впрочем, не верил и Федькиной ереси, будто бы "земное строение -- не четвероугольное, не треуголь ное, ни круглое,"а наподобие яйца: во внутреннем' боку-- жeлTOK, извне -- белок и черепок; так же разумей о земле: земля есть желток посередине яйца, воздух же -- белок, и как черепок окружает внутренность яйца, так небо окружает землю и воздух". Но, и не веря этому соблазнительному учению, все-таки чувствовал, что некогда неподвижные киты, на коих утверждена земля, для него зашевелились, сдвинулись-и теперь уже не остановит их никакая сила.

Смутно чуялось ему, что в суеверном поклонении Федьки иноземным хитростям, несмотря на все его озорничество, что-то скрывается истинное, чего ни насмешки, ни угрозы, ни даже суковатая палка дяди Копылы опровергнуть не могут.

К Хорошему не стыдно навыкать и со стороны, с призмы чужих земель.-Арифметика и преоспектива есть и полезное, меду сладчайшее и не богопротивное", говаривал Федька с глубоким чувством. И слово это находило отклик в сердце Евтихия.

Силы и разумения испрашивал он у Бога, дабы, не отсудившись от веры отцов, не "залатынившись", подобно Федьке, но и не отвергая без разбору всего чужеземного, подобно Илье Потапычу,-- очистить пшеницу от плевел, доброе от злого, найти "истинный путь и образ любомудрия". И сколь ни казалось ему дело это Трудным, даже страшным, тайный голос говорил, что оно свяТО, и что Господь не оставит его Своею помощью.

В Амбуаз, на свадьбу герцога Урбинского и крестины новорожденного дофина отправился один из двух русских послов, находившихся в Риме -- Никита Карачаров: он должен был представить королю "поминки", дары великого князя Московского -- шубу на горностаях, атласную, поНчатую, с травным золотым узором, другую шубу на бобровых пупках, третью на куньих черевах; сорок сороков соболей, да лисиц чернобурых и сиводушчатых, да сапоги-шпоры золоченые, да птиц охотничьих. Среди других посольских писцов и подьячих Никита взял с собою во Францию Илью Потапыча Копылу, Федьку жареного и Евтихия Гагару.

Однажды, в конце апреля 1517 года, ранним утром, на большой дороге через заповедный лес Амбуаза, лесник короля увидел всадников в таких необычайных нарядах, говоривших на таком странном языке, что остановился и долго провожал их глазами, недоумевая, турки ли это, послы ли Великого Могола, или самого Пресвитера Иоанна, живущего на краю света, там, где небо сходится с землею.