Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)

— Лечить! Ты думаешь, ослиная твоя голова, этим вонючим снадобьем?..

— Не снадобьем, а слово есть такое — заговор. Вы этого дела не разумеете — оттого и сердитесь…

— Убирайся ты к черту со своими заговорами! Ну куда ему, неучу, живодеру, лечить, когда он о строении тела, об анатомии не слыхивал?

Настаджо поднял свои заплывшие ленивые глаза, посмотрел исподлобья на хозяина и молвил с видом бесконечного презрения:

— Анатомия!

— Негодяй!.. Вон, вон из дому моего!..

Конюх и бровью не повел: по давнему опыту знал он, что, когда вспышка минутного гнева пройдет, хозяин будет заискивать в нем, только бы он остался, ибо ценил в нем великого знатока и любителя лошадей.

— Я и то хотел просить расчета, — проговорил Настаджо. — Три месяца жалованья за вашею милостью. А что касается сена, вины моей нет. Марко на овес денег не выдает.

— Это еще что такое? Как он смеет не давать, когда я велел?

Конюх пожал плечами, отвернулся, показывая, что не желает более разговаривать, деловито крякнул и снова принялся чистить лошадь, с таким видом, как будто хотел выместить на ней свою злобу.

Джованни слушал, с любопытно-веселой улыбкой, вытирая полотенцем лицо, красное от холодной воды.

— Ну что же, мастер? Пойдем, что ли? — спросил Астро, которому надоело ждать.

— Погоди, — молвил Леонардо, — я должен спросить Марко об овсе. Правду ли говорит этот мошенник?..

Он вошел в дом. Джованни последовал за ним.

Марко работал в мастерской. Как всегда, исполняя правила учителя с математическою точностью, отмеривал он черную краску для теней крохотной, свинцовой ложечкой, то и дело справляясь с бумажкой, исписанной цифрами. Капли пота выступали на лбу его; жилы вздулись на шее. Он тяжело дышал, точно вскатывал камень на гору. Крепко сжатые губы, сгорбленная спина, упрямо торчавший рыжий хохол и красные руки, с корявыми, толстыми пальцами, как будто говорили: терпение и труд все перетрут.

— Ах, мессер Леонардо, вы еще не ушли. Пожалуйста, не можете ли проверить это вычисление? Я, кажется, запутался…

— Хорошо, Марко. Потом. А я вот о чем хотел тебя спросить. Правда ли, что ты денег не выдаешь на овес лошадям?

— Не выдаю.

— Как же так, друг мой? Ведь я говорил тебе, — продолжал художник, все более робким и нерешительным взором поглядывая на строгое лицо домоправителя, — я говорил тебе, Марко, непременно выдавай на овес лошадям. Разве ты не помнишь?..

— Помню. Да денег нет.

— Ну вот, вот, я так и знал, — опять денег нет! Помилуй, Марко, сам посуди, разве могут быть лошади без овса?

Марко ничего не ответил, только сердито отбросил кисть.

Джованни следил, как изменяются выражения их лиц: теперь учитель похож был на ученика, ученик на учителя.

— Послушайте, мастер, — произнес Марко, — вы меня просили, чтобы я взял на себя хозяйство и не беспокоил вас. Зачем же вы снова начинаете об этом?

— Марко! — с упреком воскликнул Леонардо. — Марко, да ведь я еще на прошлой неделе дал тебе тридцать флоринов…

— Тридцать флоринов! Из них, считайте-ка, четыре в долг Паччоли, два этому попрошайке, Галеотто Сакробоско, пять палачу, который трупы с виселиц ворует для вашей анатомии, три на починку стекол да печей в теплице, где у вас гады и рыбы, целых шесть золотых дукатов за этого дьявола полосатого…

— Ты хочешь сказать за жирафа?

— Ну да, за жирафа. Самим есть нечего, а эту проклятую тварь откармливаем! И ведь все равно, что вы с ним ни делайте, подохнет…

— Ничего, Марко, пусть подохнет, — кротко заметил Леонардо, — я его анатомировать буду. Шейные позвонки у него любопытные…

— Шейные позвонки! Эх, мастер, мастер, если бы не все эти прихоти — лошади, трупы, жирафы, рыбы и прочие гады, — жили бы мы припеваючи, никому не кланялись. Не лучше ли кусок насущного хлеба?

— Насущный хлеб! Да как будто я чего-нибудь требую для себя, кроме насущного хлеба? Впрочем, я знаю, Марко, ты бы очень рад был, если бы подохли все мои животные, которых я, с таким трудом, за такие деньги, приобретаю, которые мне так необходимы, что ты себе и вообразить не можешь. Тебе бы только на своем поставить!..

Беспомощная обида зазвучала в голосе учителя.

Марко угрюмо молчал, потупив глаза.

— И что же это такое? — продолжал Леонардо. — Что, говорю я, будет с нами, Марко? Овса нет! Шутка ли сказать? Вот до чего дошло! Никогда еще с нами такого не бывало!..

— Всегда было и будет, — возразил Марко. — И чего вы хотите? Вот уже более года, как мы ни гроша от герцога не получаем. Амброджо Феррари каждый день вам обещает — завтра да завтра, а видно, только смеется…

— Смеется! — воскликнул Леонардо. — Ну нет, погоди, я ему покажу, как надо мною смеяться! Я герцогу пожалуюсь, вот что! Я этого мерзавца Амброджо в бараний рог согну, да пошлет ему Господь злую Пасху!..

Марко только рукой махнул, как бы желая сказать, что уж если кто кого согнет в бараний рог, то, конечно, не Леонардо герцогского казначея.