Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)

С того дня, как получил весть о бегстве главного полководца своего, синьора Галеаццо Сансеверино, и о приближении французов к Милану, погрузился он в это странное оцепенение.

Когда все драгоценности были вынесены из подвалов, казначей спросил его, желает ли он взять с собою или оставить золотую и серебряную посуду. Моро посмотрел на него, нахмурившись, как бы напрягая мысль, чтобы понять, о чем он говорит; он тотчас отвернулся, махнул рукой и снова устремил неподвижный взор на пламя свечи. Когда мессер Амброджо повторил вопрос, герцог уже не расслышал вовсе. Казначеи ушли, так и не добившись ответа. Моро остался один.

Старый камерьере Мариоло Пустерло доложил о приходе нового начальника крепости, Бернардино да Корте. Моро провел рукой по лицу, встал и проговорил:

— Да, да, конечно, прими!

Питая недоверие к потомкам знатных родов, любил он создавать людей из ничего, первых делать последними, последних — первыми. Среди вельмож его были дети истопников, огородников, поваров, погонщиков мулов. Бернардино, сын придворного лакея, впоследствии кухонного счетовода, в молодости сам носил ливрею. Моро возвысил его до первых должностей государственных и теперь оказывал ему величайшее доверие, поручал защиту миланского замка, последней твердыни своего могущества в Ломбардии.

Герцог милостиво принял нового префекта, усадил, развернул перед ним планы замка и начал объяснять военные знаки для переговоров крепостного отряда с жителями города: необходимость скорой помощи обозначали: днем — кривой садовый нож, ночью — три зажженные факела, показанные с главной башни замка; измену солдат — белая простыня, вывешенная на башне Боны Савойской; недостаток пороха — стул, спущенный на веревке из бойницы; недостаток вина — женская юбка; хлеба — мужские штаны из черной фустаньи; врача — глиняный ночной горшок.

Моро сам изобрел эти знаки и простодушно утешался ими, как будто в них заключалась теперь вся надежда на спасение.

— Помни, Бернардино, — заключил он, — все предусмотрено, всего у тебя вдоволь: денег, пороха, съестных припасов, огнестрельных орудий; трем тысячам наемников заплачено вперед; в руках твоих крепость, которая могла бы выдержать осаду в течение трех лет, но я прошу только о трех месяцах, и если не вернусь к тебе на выручку, — делай, что знаешь. — Ну, теперь, кажется, все. Прощай. Господь да сохранит тебя, сын мой!

Он обнял его на прощание.

Когда префект ушел, Моро велел пажу постлать походную постель, помолился, лег, но не мог уснуть. Опять зажег свечу, вынул из дорожной сумки пачку бумаг и отыскал стихотворение соперника Беллинчони, некоего Антонио Камелли да Пистойя, изменившего герцогу, своему благодетелю, и бежавшего к французам. В стихотворении изображалась война Моро с Францией под видом борьбы крылатой Змеи Сфорца с древним галльским Петухом:

Борьбу я вижу Петуха и Змея:
Вцепилися друг в друга, вьются клубом:
Уж выщербил Петух Дракону глаз,
Змей хочет взвиться и не может.
Когтями рот ему зажал Петух,
И корчится Змея от боли.
Издохнет гад, и воцарится Галл;
И тем, кто мнил себя превыше неба,
Побрезгуют не только люди — звери
И падалью питающийся ворон.

Всегда он трусом был, но лишь в раздорах наших
Казалось мужественным сердце труса.
За то, что ты врагов в отечество призвал,
Похитил власть, племянника ограбив,
О Моро, Бог тебя бедою поразил,
Для коей нет врача иного, кроме смерти;
И если своего ты счастья не забыл,
Теперь ты знаешь, Лодовико,
Как тех страдание велико,
Кто говорит: я счастлив был!

Грустное и в то же время почти сладостное чувство обиды было в сердце Моро. Он вспомнил недавние раболепные гимны того же самого Антонио Камелли да Пистойя:

Кто видит славу Моро, каменеет
В священном ужасе, как от лица Медузы.
Владыка мира и войны,
Одной ногой ты попираешь небо,
Другою — землю.
Тебе, о герцог наш, поднять довольно палец,
Чтоб повернуть весь мир;
Ты первый, после Бога, правишь
Рулем вселенной, колесом Фортуны.

Было за полночь. Пламя догоревшей свечи трепетало, потухая, когда герцог все еще ходил взад и вперед по сумрачной башне Сокровищницы. Он думал о своих страданиях, о несправедливости судьбы, о неблагодарности людей.