Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)

Как ни странно было здесь, в покоях римского первосвященника, соседство картин из Нового Завета с обожествлением золотого быка рода Борджа, под видом Аписа, — единая всепроникающая радость жизни примиряла оба таинства — сына Иеговы и сына Юпитера: тонкие молодые кипарисы гнулись под ветром между уютными холмами, подобными холмам пустынной Умбрии, и в небе реявшие птицы играли в весенние игры любви; рядом со св. Елизаветой, обнимавшей Матерь Божию с приветствием: «Благословен плод чрева Твоего», — крошечный паж учил собачку стоять на задних лапках; а в Обручении Озириса с Изидою такой же точно шалун ехал голый верхом на жертвенном гусе: все дышало единою радостью; во всех украшениях, между цветочными гирляндами, ангелами с крестами и кадильницами, козлоногими пляшущими фавнами с тирсами и корзинами плодов, являлся таинственный бык, златобагряный зверь — и от него-то, казалось, как свет от солнца, изливалась эта радость.

«Что это? — думал Джованни. — Кощунство или детская невинность? Не то же ли святое умиление — в лице Елизаветы, у которой младенец взыграл во чреве, и в лице Изиды, плачущей над растерзанными членами бога Озириса? Не тот же ли молитвенный восторг — в лице Александра VI, склонившего колена перед Господом, выходящим из гроба, и в лице египетских жрецов, принимающих бога солнца, убитого людьми и воскресшего под видом Аписа?»

И тот бог, перед которым люди падают ниц, поют славословия, жгут фимиам на алтарях, геральдический бык рода Борджа, преображенный золотой телец был не кто иной, как сам римский первосвященник, обожествленный поэтами:

Caesare magna fuit, nunc Roma est maxima: Sextus
Regnat Alexander, ille vir, iste deus.
Рим был великим при Цезаре, ныне же стал величайшим:
Царствует в нем Александр: тот — человек, этот — бог.

И страшнее всякого противоречия казалось Джованни это беззаботное примирение Бога и зверя.

Рассматривая живопись, в то же время прислушивался он к разговорам вельмож и прелатов, наполнявших залы в ожидании папы.

— Откуда вы, Бельтрандо? — спрашивал феррарского посланника кардинал Арбореа.

— Из собора, монсиньоре.

— Ну, что? Как его святейшество? Не утомился ли?

— Нисколько. Так пропел обедню, что лучшего желать нельзя. Величие, святость, благолепие ангелоподобное! Мне казалось, что я не на земле, а на небе, среди святых Божьих угодников. И не я один, многие плакали, когда папа возносил чашу с Дарами…

— От какой болезни умер кардинал Микеле? — полюбопытствовал недавно приехавший французский посланник.

— От пищи или питья, которые оказались вредными его желудку, — ответил вполголоса датарий, дон Хуан Лопес, родом испанец, как большинство приближенных Александра VI.

— Говорят, — молвил Бельтрандо, — будто бы в пятницу, как раз на следующий день после смерти Микеле, его святейшество отказал в приеме испанскому послу, которого ожидал с таким нетерпением, — извиняясь горем и заботой, причиненными ему смертью кардинала.

В этой беседе, кроме явного, был тайный смысл: так, недосуг и забота, причиненные папе смертью кардинала Микеле, заключались в том, что он весь день пересчитывал деньги покойного; пища, вредная для желудка его преподобия, был знаменитый яд Борджа — сладкий белый порошок, убивавший постепенно, в какие угодно заранее назначаемые сроки, или же настойка из высушенных, протертых сквозь сито шпанских мух. Папа изобрел этот быстрый и легкий способ доставать деньги: в точности следя за доходами всех кардиналов, в случае надобности, первого, кто казался ему достаточно разбогатевшим, отправлял на тот свет и объявлял себя наследником. Говорили, что он откармливает их, как свиней на убой. Немец Иоганн Бурхард, церемониймейстер, то и дело отмечал в дневнике своем среди описаний церковных торжеств внезапную смерть того или другого прелата с невозмутимой краткостью:

«Испил чашу. — Biberat calicem».

— А правда ли, монсеньоры, — спросил камерарий, тоже испанец Педро Каранса, — правда ли, будто бы сегодня ночью заболел кардинал Монреале?

— Неужели? — воскликнул Арбореа. — Что же с ним такое?

— Не знаю наверное. Тошнота, говорят, рвота…

— О Господи, Господи! — тяжело вздохнул Арбореа и пересчитал по пальцам: — кардиналы Орсини, Феррари, Микеле, Монреале…

— Не здешний ли воздух, или, может быть, тибрская вода имеют столь вредные свойства для здоровья ваших преподобий? — лукаво заметил Бельтрандо.

— Один за другим! Один за другим! — шептал Арбореа, бледнея. — Сегодня жив человек, а завтра…

Все притихли.

Новая толпа вельмож, рыцарей, телохранителей, под начальством внучатого племянника папы, дона Родригеса Борджа, камерариев, кубикулариев, датариев и других сановников Апостолической Курии хлынули в покои из обширных соседних зал Папагалло.

«Святой отец, святой отец!» — прошелестел и замер почтительный шепот.

Толпа заволновалась, раздвинулась, двери распахнулись — и в приемную вступил папа Александр VI Борджа.

III