Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)

— Сами виноваты! — обратился к ней пожилой почтенный гражданин в одежде старинного покроя. — Драли бы ребятишек, как следует, — дурь в головы не полезла бы! А то — виданное ли дело? — монахи да дети государством править вздумали. Яйца курицу учат. Воистину никогда еще на свете не бывало такой глупости!

— Именно, именно, яйца курицу учат! — подхватила тетка. — Монахи говорят — будет рай на земле. Я не знаю, что будет, но пока — ад кромешный. В каждом доме — слезы, ссоры, крики…

— Слышали? — продолжала она, с таинственным видом наклоняясь к уху собеседника: — Намедни в соборе перед всем народом брат Джироламо, — отцы и матери, — говорит, — отсылайте ваших сыновей и дочерей хоть на край света, они ко мне отовсюду вернутся, они — мои…

Старый гражданин кинулся в толпу детей.

— А, дьяволенок, попался! — крикнул он, схватив одного мальчика за ухо. — Ну, погоди же, покажу я тебе, как из дому бегать, со сволочью связываться, отца не слушаться!..

— Отца Небесного должны мы слушаться более, чем земного, — произнес мальчик тихим, твердым голосом.

— Ой, берегись, Доффо! Лучше не выводи меня и терпения… Ступай, ступай домой — чего уперся!

— Оставьте меня, батюшка. Я не пойду…

— Не пойдешь?

— Нет.

— Так вот же тебе!

Отец ударил его по лицу.

Доффо не двинулся — даже побледневшие губы его не дрогнули. Он только поднял глаза к небу.

— Тише, тише, мессере! Детей обижать не дозволено, — подоспели городские стражи, назначенные Синьорией для охраны Священного Воинства.

— Прочь, негодяи! — кричал старик в ярости.

Солдаты отнимали у него сына; отец ругался и не пускал его.

— Дино! Дино! — взвизгнула тетка, увидав вдали своего племянника, и устремилась к нему. Но стражи удержали ее.

— Пустите, пустите! Господи, да что же это такое! — вопила она. — Дино! Мальчик мой! Дино!

В это мгновение ряды Священного Воинства заколыхались. Бесчисленные маленькие руки замахали алыми крестами, оливковыми ветками, и, приветствуя выходившего на двор Савонаролу, запели звонкие детские голоса:

«Lumen ad revelationem gentium et gloriam plebis Israel».

«Свет к просвещению языков, ко славе народа Израилева».

Девочки обступили монаха, бросали в него желтыми весенними цветами, розовыми подснежниками и темными фиалками; становясь на колени, обнимали и целовали ему ноги.

Облитый лучами солнца, молча, с нежной улыбкой, благословил он детей.

— Да здравствует Христос, король Флоренции! Да здравствует Мария Дева, наша королева! — кричали дети.

— Стройся! Вперед! — отдавали приказание маленькие военачальники.

Грянула музыка, зашелестели знамена, и полки сдвинулись.

На площади Синьории, перед Палаццо Веккьо, назначено было Сожжение сует, Bruciamento della vanita. Священное Воинство должно было в последний раз обойти дозором Флоренцию для сбора «сует и анафем».

V

Когда двор опустел, Джованни увидел мессера Чиприано Буонаккорзи, консула искусства Калималы, владельца товарных фондаков близ Орсанмикеле, любителя древностей, в земле которого у Сан-Джервазио, на Мельничном Холме, найдено было древнее изваяние богини Венеры.

Джованни подошел к нему. Они разговорились. Мессер Чиприано рассказал, что на днях во Флоренцию приехал из Милана Леонардо да Винчи с поручением от герцога скупать произведения художеств из дворцов, опустошаемых Священным Воинством. С этой же целью прибыл Джордже Мерула, просидевший в тюрьме два месяца, освобожденный и помилованный герцогом, отчасти по ходатайству Леонардо.

Купец попросил Джованни проводить его к настоятелю, и они вместе направились в келью Савонаролы.

Стоя в дверях, Бельтраффио слышал беседу консула Калималы с приором Сан-Марко.

Мессер Чиприано предложил купить за двадцать две тысячи флоринов все книги, картины, статуи и прочие сокровища искусств, которые в этот день должны были погибнуть на костре.

Приор отказал.

Купец подумал, подумал и накинул еще восемь тысяч.

Монах на этот раз даже не ответил; лицо его было сурово и неподвижно.

Тогда Чиприано пожевал ввалившимся беззубым ртом, запахнул полы истертой лисьей шубейки на зябких коленях, вздохнул, прищурил слабые глаза и молвил своим приятным, всегда ровным и тихим голосом:

— Отец Джироламо, я разорю себя, отдам вам все, что есть у меня — сорок тысяч флоринов.

Савонарола поднял на него глаза и спросил:

— Если вы себя разоряете и нет вам корысти в этом деле, о чем вы хлопочете?

— Я родился во Флоренции и люблю эту землю, — отвечал купец с простотою, — не хотелось бы мне, чтобы чужеземцы могли сказать, что мы, подобно варварам, сжигаем невинные произведения мудрецов и художников.

Монах посмотрел на него с удивлением и молвил:

— О, сын мой, если бы любил ты свое отечество небесное так же, как земное!.. Но утешься: на костре погибнет достойное гибели, ибо злое и порочное не может быть прекрасным, по свидетельству ваших же хваленых мудрецов.

— Уверены ли вы, отец, — сказал Чиприано, — что дети всегда без ошибки могут отличить доброе от злого в произведениях искусства и науки?