-- Как? И вы, и вы не понимаете? Но ведь это же ясно, как день! Чезаре -- будущий объединитель и самодержец Италии. Разве вы не видите?.. Никогда еще не было столь благоприятного времени для пришествия героя, как теперь. Ежели нужно было Израилю томиться в египетском рабстве, дабы восстал Моисей, персам -- под игом мидийским, дабы возвеличился Кир, афинянам погибать в междоусобиях, дабы прославился Тезей,-- то так же точно и в наши дни нужно было, чтобы Италия дошла до такого позора, в котором находится ныне, испытала худшее рабство, чем евреи, тягчайшее иго, чем персы, большие раздоры, чем афиняне,-- без главы, без вождя, без правления, опустошенная, растоптанная варварами, претерпевшая все бедствия, какие только может претерпеть народ,-- дабы явился новый герой, спаситель отечества! И хотя в былые времена как будто мелькала для нее надежда в людях, казавшихся избранниками Божьими, но каждый раз судьба изменяла им, на самой высоте величия, перед совершением подвига. И полумертвая, почти бездыханная, все еще ожидает она того, кто уврачует ее раны -- прекратит насилия в Ломбардии, грабежи и лихоимства в Тоскане и Неаполе, исцелит эти смрадные, от времени гноящиеся язвы. И днем, и ночью взывает к Богу, молит об Избавителе...
Голос его зазвенел, как слишком натянутая струна -- и оборвался. Он был бледен; весь дрожал; глаза горели. Но, вместе с тем, в этом внезапном порыве было что-то судорожное и бессильное, похожее на припадок.
Леонардо вспомнил, как несколько дней назад, по поводу смерти Марии, называл он Чезаре "извергом".
Художник не указал ему на это противоречие, зная, что он теперь отречется от жалости к Марии, как от постыдной слабости.
-- Поживем -- увидим, Никколо,-- молвил Леонардо.-- А только вот о чем я хотел бы спросить вас: почему именно сегодня вы как будто окончательно уверились в божественном избрании Чезаре? Или "западня Синигалльская" с большею ясностью, чем все его прочие действия, убедила вас в том, что он герой?
-- Да,-- ответил Никколо, уже овладев собой и опять притворяясь бесстрастным.-- Совершенство этого обмана больше, чем прочие действия герцога, показывает в нем столь редкое в людях соединение великих и противоположных качеств. Заметьте, я не хвалю, не порицаю -- я только исследую. И вот моя мысль: для достижения
каких бы то ни было целей существуют два способа действия -- законный или насильственный. Первый -- человеческий, второй -- зверский. Желающий властвовать должен обладать обоими способами -- умением быть по произволу человеком и зверем. Таков сокровенный смысл древней басни о том, как царь Ахиллес и другие герои вскормлены были кентавром Хироном, полубогом, полузверем. Государи, питомцы кентавра, так же, как он, соединяют в себе обе природы -- зверскую и божескую. Обыкновенные люди не выносят свободы, боятся ее больше, чем смерти, и совершив преступление, падают под бременем раскаяния. Только герой, избранник судьбы, имеет силу вынести свободу -переступает закон без страха, без угрызения, оставаясь невинным во зле, как звери и боги. Сегодня в первый раз увидел я в Чезаре эту последнюю свободу-печать избрания! -- Да. Теперь я вас понимаю, Никколо,-- в глубокой задумчивости проговорил художник.-- Только мне кажется, не тот свободен, кто, подобно Чезаре, смеет все, потому что не знает и не любит ничего, а тот, кто смеет, потому что знает и любит. Только такой свободой люди победят зло и добро, верх и низ, все преграды и пределы земные, все тяжести, станут, как боги, и -- полетят... -- Полетят? -- изумился Макиавелли. -- Когда у них,-- пояснил Леонардо,-- будет совершенное знание, они создадут крылья, изобретут такую машину, чтобы летать. Я много думал об этом. Может быть, ничего не выйдет -- все равно, не я, так -- ДРУГОЙ, но человеческие крылья будут.
-- Ну, поздравляю! -- рассмеялся Никколо.-- Договорились мы до крылатых людей. Хорош будет мой государь, полубог, полузверь -- с птичьими крыльями. Вот уж подлинно химера!
Прислушавшись к бою часов на соседней башне, он вскочил и заторопился. Ему надо было поспеть во дворец, чтобы узнать о предстоявшей казни заговорщиков.