Воскресший для мщения

— А кто знает, — вошел в комнату с бутылкой пива и Живоглот. — А может быть, мы их и выпустим… Изуродуем, как положено, отрежем языки и выпустим. Пусть радуются друг на друга. Да что ты стоишь, как истукан? Дал бы женщине пива… Что же ей нельзя порадоваться напоследок… Никакой галантности, — на сей раз спародировал и он покойного Гнедого.

— Можно, это можно, — согласился Михаил и попытался влить Инне в рот пиво. Но та отдернула голову и пиво полилось ей на волосы, разметавшиеся по грязному покрывалу.

— Ладно, не хочешь, как хочешь, нам больше достанется, — криво ухмыльнулся Михаил. — Пошли туда, не желаю больше разговаривать с этой набитой дурой… Помечтай о свидании с суженым. Недолго уже осталось…

Они вышли в соседнюю комнату, а Инна металась по железной кровати. Острые веревки резали ей запястья и лодыжки. Страшные мысли огнем жгли голову.

«Бедный доверчивый Алешка… Зачем он летит спасать меня, как мотылек на огонь? И я… зачем я так расслабилась в тот момент… Надо было сказать, что у меня все в порядке, чтобы он не думал лететь мне на помощь… Но я… Я же тоже не железная… И мне страшно, мне очень, очень страшно. Потому что знаю — эти нелюди способны на все.»

Прошло уже около суток, как её привезли сюда. Привезли и втолкнули в этот холодный, непротопленный с зимы дом. Потом этот мерзкий качок с водянистыми глазами, ежиком светлых волос на круглой как мяч голове и пудовыми кулачищами посадил её на колченогий стул и начал методично избивать, при этом то смачно ругаясь, то по лошадиному хохоча. Он бил её кулаками в лицо, подбил ей правый глаз, потом сбил со стула и начал бить ногами в живот. Наверное, он мог бы бить ещё сильнее, но он не хотел убивать её, он берег её тело для новых, гораздо более страшных испытаний. Затем он поднял её, и вместе со своими товарищами, как две капли воды похожими на него они привязали её крепкими веревками к железной кровати с вонючим матрацем и грязным покрывалом на нем… А потом робкий лучик надежды, звонок Алексея, робость в водянистых глазах истязателя… Потом они уехали, а вернулись радостные и довольные, мерзко хохочущие… Лучик надежды исчез… И этот звонок бандитов Алексею, и его растерянность, и её ужас… А теперь ей было ужасно стыдно за то, что она показала перед этими гадами свой страх… А Михаил… Ведь она жила с ним, она когда-то любила этого человека, если его вообще можно назвать человеком… Да, она разлюбила его, ей не захотелось с ним больше общаться, но разве она могла подумать, что он будет так страшно мстить. И ей, и человеку, которого она полюбила, который, кстати, доверял ему, когда они вместе работали, который ценил его… Но им мало того, что они упрятали его за решетку на семь лет, теперь им надо добить и его и её до конца… А каким страшным чудовищем оказалась её сестра по матери Лариса… Разве она могла подумать, что она так ненавидит её. Но за что? Только за то, что Инна не так развратна, как она? И вообще, как ужасна жизнь, как ужасны люди…

Постепенно силы стали оставлять её, и она забылась каким-то тревожным утренним не то сном, не то кошмаром. Некие страшные видения, какие-то красные морды то и дело вставали перед её глазами… Кто-то хохотал яростным шепотом прямо ей на ухо, кто-то повторял словно заклинание какие-то совершенно непонятные и бессмысленные, но от того ещё более страшные слова. Она то проваливалась в сон, то просыпалась от ужаса, пыталась встать, но веревки, больно врезавшиеся в затекшие и онемевшие руки и ноги, не давали ей сделать это. Наконец, она вообще провалилась словно в какую-то бездонную яму и перестала что-либо ощущать и понимать…

Михаил же и Живоглот продолжали беседовать, попивая прямо из горлышка пиво. На душе у них было весело. Они перестали чувствовать над собой хитрый презрительный взгляд Гнедого, теперь они были хозяева, теперь все в их руках. И от этого осознания собственного могущества у них словно у сказочных чудовищ вырастали крылья…

… Это были сутки без утра, без вечера, без времени… Серая студенистая мгла воцарилась в этом холодном, несмотря на май месяц доме. Впрочем, и май был довольно холодным, дождливым. Солнце порой вылезало из-за туч, но тучи снова сгущались, лил нудный, словно осенний дождь, становилось холодно и мерзко. И настроение соответствовало погоде…

— Спать хочу, — буркнул Лычкин, широко зевая. — Давай, пойдем, покемарим с часочек…

— Экой ты засоня, Мишель! — усмехнулся с какой-то мерзкой искринкой в глазах Живоглот. — Успеем ещё отоспаться… На том свете. А сейчас… Идея есть… Помянем нашего усопшего друга Гнедого…

— Да и так сидим, поминаем целый день, — ответил Лычкин, хотя мерзкая идея Живоглота стала до него доходить…

— Не то, все не то… Пошли на пару твою бывшую трахнем… А? Нет желания? — лыбился Живоглот. — Сначала по очереди, а потом вдвоем сразу…

— А что? — загорелись глаза у Лычкина. — Почему бы и нет?

Ему припомнились мерзейшие развлечения Гнедого, и он был не против их в той или иной степени повторить… Гнедой мертв, он уже не поразвлекается… А они живы, здоровы и молоды…