Воскресший для мщения

Он подтолкнул Михаила в спину по направлению к Ларисе. Михаил пододвинулся к ней и обнял её за спину, по-прежнему, не глядя в глаза.

— Да разве так отдают тепло души? — рассмеялся Гнедой. — Ты что такой потерянный? Никак, ревнуешь к старику? Прекрати, какой я тебе соперник? Стар, лыс, сед, близорук, разочарован в жизни… Пережил бы столько, сколько я, полагаю, ты вообще бы не существовал на свете, или твоя душа переселилась бы в какое-нибудь иное существо — в кошака, например, или в крысака… И были бы у тебя, Мишутка, совсем иные проблемы, нежели теперь, не о строительстве виллы бы ты думал, а о куске рыбы, крошке хлеба или о том, чтобы никто ненароком не раздавил… Давай, давай, лапай её, лапай, грей! — привскочил он с места, снова начиная возбуждаться. — Она ведь на самом деле похожа волосами на покойную Неличку!

Насмерть перепуганный и согретый водкой и пивом Михаил крепко схватил Ларису и их губы слились в долгом поцелуе. Она тоже хорошо поняла слова хозяина и стала жарко обнимать Михаила. Это очень понравилось Гнедому, он стал приплясывать около них, хлопая в ладоши, а затем помрачнел, придал лицу мечтательное выражение и стал декламировать заунывным голосом:

— Это жуткая страсть, это нежности власть, это мы среди гроз и ветров…

Он закатил глаза, ходил вокруг них и читал стихи. А возбужденные страхом Лариса и Михаил обнимались совсем уже откровенно. Неожиданно Гнедой сам прервал действо.

— Да вы что, — прикоснулся он к плечу Ларисы, нахмурив жидкие брови. — Обалдели, что ли от своей любви? Люди же кругом, что вам здесь, публичный дом, что ли? Вы где находитесь? Здесь же общественное место, место отдыха горожан и поселян… Еще минута, и трахаться бы здесь, при людях начали… Вот что любовь с людьми делает…

Лариса оторвалась от Михаила и стояла, тяжело дыша и какими-то ошалелыми глазами глядя на Гнедого. Тот подмигнул ей и укоризненно покачал головой.

— И вообще, приведите все себя в приличный вид! Одевайтесь! — скомандовал он. — Распустились тут, понимаете, знаете, что старик Евгений Петрович Шервуд добр и терпим… И в силу своей природной застенчивости не может никому сделать даже замечания…

Орава стала одеваться. Затем сели по машинам и поехали по домам.

— Эй, Мишель! — крикнул Лычкину из окна машины Гнедой. — Будь сегодня вечером дома, я тебе позвоню, дело есть. Сейчас хотел поговорить, а ты тут со своим развратом меня выбил из колеи… Я, возможно, даже заеду к тебе. Не поздно, часиков в двенадцать ночи, ну, максимум, в два — три… Очень важный разговор…

… Войдя в свою шикарную квартиру, Лариса и Михаил долго не могли произнести ни слова, сидели на креслах и молчали. Затем она вскочила и бросилась в ванную. Там она провела, плескаясь, не менее часа. Из ванной сквозь шум воды слышались какие-то судорожные приглушенные звуки. А когда она вышла из ванной в белом банном халатике, Михаил, сидевший в кресле и уже осушивший полбутылки армянского коньяка, увидел, что её глаза красны от слез. Она просительно глядела на него…

— Ничего, — произнес уже ощутимо пьяный Михаил. — Зато у нас есть деньги, много денег… Мы можем позволить себе все, чего хотим…

Но его слова не утешили Ларису, она стала оседать на пол, встала на колени, а затем уронила голову на пушистый красный ковер и отчаянно зарыдала. И Михаилу нечем было утешить её. Стресс заливали спиртным и заедали яствами…

…А в час ночи, когда они, совершенно пьяные, уже легли спать, в квартире раздался звонок. Михаил бросился открывать.

— Ну, Мишель, — улыбался стоявший на пороге Гнедой, облаченный в ослепительно белую тройку. — Пускай гостя. Важное дело есть…

2.

Ноябрь 1995 г.

… Заключенный Кондратьев лежал на нарах второго яруса и думал… У него было странное ощущение какой-то внутренней тревоги. По старому опыту он знал, что это чувство его не подводило, примерно такое же ощущение было у него тогда, в августе девяносто первого года перед взрывом на душанбинском вокзале.

Он был вне обычной жизни уже три с лишним года, сначала девять месяцев Матросской тишины, затем три года здесь, в лагере усиленного режима в Мордовии. С одной стороны, это время пролетело как-то ужасно быстро, словно выкинутое из единственной, Богом данной жизни, а с другой казалось, что другой жизни вообще никогда не было, что она приснилась ему во сне здесь, на этих жестких нарах. Было ли вообще все это? Танковое училище, танцевальная площадка в Белгороде, Лена, Митька? Разве могло в реальной жизни произойти такое событие, как тот страшный взрыв в Душанбе, разве могут выпасть на долю человека такое зрелище, как голубенькая Митькина кепочка, как лакированная босоножка Лены, вещи людей, пять минут назад живых и здоровых, занятых своими проблемами, кто-то будущей семейной жизнью, кто-то сладким мороженым?… Нет людей, нет проблем, ни семейной жизни, ни мороженого…