— Прадед мой, дед, отец, братья — все шахтерами работали, «камнерезами», как они себя называли. В кривобалковских катакомбах, которые смыкались с нерубайскими. Все детство моё там прошло, работать тоже там начинал, а затем уже поступил в училище, потом — в техникум... — лейтенант вспомнил о чем-то своём, далеком и теперь уже навеки уходящем, и все равно мечтательно вздохнул. — Расскажи кому-либо, что дед мой даже жил в катакомбной пещере, и не только он один — не поверят. И это в двадцатом столетии, на окраине всемирно известной Одессы!..
— Теперь понятно, почему для рейда в подземелья «Реген-вурмлагеря» избрали именно вас, — задумчиво кивал Штубер, прохаживаясь по тесноватой, в четыре шага выработке. — Были уверены, что уж вы-то здесь не запаникуете. — И, не давая опомниться Корнееву, сказал:
— Все, лейтенант, благодарю за компанию. Нам пора прощаться. Единственное, что я могу сделать для вас, это позволить умереть достойно. И только потому, что вели вы себя, как подобает офицеру.
Лейтенант перевалился на левый бок и ошалело уставился на штурмбанфюрера. Барон настолько разговорил его, что на какое-то время диверсант попросту забыл, что свидание их будет коротким и что исход его предрешен. Причем приговор германский офицер «зачитал» ему в самом начале встречи. А как же хотелось, чтобы беседа эта была продолжена! Сколько обыденно житейского, человеческого вдруг открылось ему в этих воспоминаниях офицеров двух враждующих армий!
Впрочем, Штубер уже не обращал на него внимания. Проделав какие-то манипуляции с пистолетом, он сказал:
— Растягивать это удовольствие не будем. Исповедь вашу мы уже выслушали, а на предсмертную молитву десяти минут вам хватит. Как считаете, лейтенант?
— Вполне достаточно, — простонал тот.
— Очевидный факт, как не раз, причем совершенно справедливо, сами же вы изволили заметить. Курок уже взведен, — кивнул барон фельдфебелю Зебольду в сторону двери, предлагая выйти. — Осталось только нажать на спусковой крючок. Кстати, напомню, что у любого раненого диверсанта выбор сведен до минимума: либо он сам добивает себя, либо добивают его. Или, может, я не прав?
— Без молитвы тоже обойдемся, — простонал лейтенант.
— Вдобавок ко всему, еще и безбожник?
— Так уж случилось, — признал лейтенант.
— Поскольку, по утверждению самого Отто Скорцени, всем диверсантам место уготовано исключительно в раю, то это, наиболее мизерное из всех ваших прегрешений, Господь вам снисходительно простит.
— Ну, если это говорит сам Отто Скорцени!.. — зло усмехнулся русский. — Поверим ему на слово.
— Зря вы так, лейтенант, о Скорцени, покровителе всех диверсантов земли нашей.
— Вздернут когда-нибудь покровителя вашего вместе с нами.
— Не исключено, — вдруг совершенно спокойно признал барон. — Мираж в виде виселицы в конце жизненного пути всякий диверсант должен воспринимать как вполне реальное видение.
Штубер заметил, что лейтенанта начало знобить, причем связано это было не с ранением. Шок, постигший его во время ранения и захвата в плен, давно прошел, а благодушное отношение офицера СД как-то незаметно вернуло ему веру в то, что еще не все потеряно. Убийственность спектакля, который Штубер обычно разыгрывал в подобных ситуациях с участием Зебольда и самого обреченного, как раз в том и заключалась, что поначалу смертнику возвращали некую надежду на спасение, а затем резко обрывали ее, словно паутину на ветру.
— То, что вы — безбожник, Господь вам кое-как простит. В конце концов, не вы виноваты, что на каждого истинно верующего в Бога на этой планете приходится до тысячи истинных безбожников. А вот того, что пренебрежительно отозвались о покровителе диверсантов Скорцени... Туї' уж и сам Господь бессилен. Как, впрочем, и дьявол, который тоже вам не простит.
Диверсант пробормотал в ответ что-то нечленораздельное, однако барон не стал уточнять, что именно. Он положил пистолет на лежанку у бедра раненого и не спеша вышел.
— Песчаные часы кончины вашей запущены, лейтенант, — произнес уже из-за порога.
10
В свою «Келью одинокого странника» Уинстон Черчилль вернулся лишь поздним вечером. Только что он совершил инспекционную поездку по частям, готовившимся к переброске через Ла-Манш, в подкрепление тем, которые еще в июне высадились в Нормандии.
Поездка была утомительной, к тому же премьер чуть было не попал под очередной ракетный налет германских «Фау», тем не менее он остался доволен. Сталин давно торопил его и американцев с открытием второго фронта, оттягивать который становилось все труднее, поскольку все труднее становилось объяснять свою очевидную медлительность. Теперь же Сталин ворчит по поводу того, что войск союзников слишком мало и продвигаются они без всякого напора и энтузиазма. Так что эта поездка служила Черчиллю и командованию союзными силами хоть каким-то моральным оправданием: все же подготовка к форсированию ведется, какие-то меры принимаются, а значит, получая о них разведывательную информацию, германцы вынуждены держать во Франции значительные силы.