Воскресший, или Полтора года в аду

Память, нахлынувшая внезапно, чуть не лишила меня рассудка. Хотя я уже знал наверняка — здесь нельзя рассудка лишиться! Здесь все безрассудно и страшно! Здесь все за гранью разума и рассудочности! Здесь царят смерть и ужас!

И еще понял я, почему было у меня ощущение повтора, будто все тамошнее уже было. А потому что оно и впрямь было. Только был этим бритым, правда без серьги, я сам — лет восемь назад, когда куролесил влихую, по молодости и наглости. И пусть все было проще и быстрее, пусть зарезал я тогда подельщика в камере в один присест, как и велел следователь, а все одно — так оно и было! Но было все и иначе. Мозг мой помутился от этой мешанины, и стало мне погано. Но злоба моя на бритого лишь усилилась от того. Нет, не я это, не я! А мой извечный, самый лютый вражина! Мой кровник! Мой палач!

И глядели на меня дьяволы испытующе.

И знал — только слово скажу, и этот нелюдь передо мной встанет — прямо тут, в жиже поганой, под черными земляными небесами.

Встанет. И я буду делать с ним, что захочу.

И переполнилось мое сердце черной, кипящей кровью.

Помутился мой разум окончательно.

Током ударило в виски мои.

Иглой пронзило грудь.

Ногти мои впились в кожу мою, раздирая ее.

Зубы крошиться стали от скрежета зубовного. И глаза мои стали вылезать из орбит.

Но промолчал я.

Промолчал.

Примечание редакции. У специалистов не вызывает сомнений достоверность описываемых событий. Сам факт воскрешения из мертвых в настоящее время так же не считается нереальным, науке известны десятки воскресших, которых пока содержат в спецлабораториях (зафиксировано множество фактов сокрытая воскресшими своего феномена и нежелания ложиться на исследования). Десятки писем, поступивших в редакцию от таковых, подтверждают описываемые события, уточняют и выправляют детали потустороннего бытия, однако все очевидцы сходятся в одном — записки воскресшего являются документом непреложной ценности для современной науки и в целом отражают подлинную потустороннюю действительность.

И промолчал я.

И истаяли чудовища.

Обессиленный упал я на глинистую поверхность. И выпал из ребра моего ржавый крюк. Впервые произошло то, что было для меня невероятным — мог отомстить! но не отомстил! отпустил врага своего! отпустил падлу поганую, сволочь бритую, гадину гнусную! В пору рвать на себе волосы и вопить истошно, матом крыть на всю преисподнюю… нет, на душе спокойно, и боль утихла, и сердце не рвется из груди, и чудовищ этих злющих нету.

Прямо рай!

Оторвал я глаза от глины. Поднял голову.

И увидел себя самого, стоящего предо мною. В кровоточащих ранах, полуистлевшего, с проглядывающими сквозь гнилую плоть желтыми костями. Горько мне сделалось и тяжко. На живую нитку живет русский человек, прав был бессмертный Николай Васильевич, определенно и совершенственно прав. Но видел я, как раны зарастают, как плоть покрывает кости и исчезает тлен. И приготовился я к худшему, ибо лучшего ждать не мог.

— Встань! — сказал стоящий предо мною.

Ноги не послушались меня, я упал на глину.

— Встань, паскудина!

Из последних сил рванулся, встал, выпрямился… никого не было передо мною. Лишь вдалеке, во мраке горел крохотный огонек. К нему я и побрел.

Не столько шел, сколько полз да на четвереньках ковылял. Не знаю, много ли дней и ночей добирался, там нет счета, там все иное. Но дополз, рухнул у бревенчатой стены. Издыхающий и слабый.

Лежал долго. И было это мучение для меня после страшных адских мучений отдохновением. Ждал начала новых пыток. Знал, это начало, все еще впереди.

И дождался.

Распахнулись ставни над головой. И вылезло существо заросшее желтой спутанной шерстью, с желтыми зубищами и желтыми глазами.

— Сгинь, чертово отродье! — прохрипел я ему. — Сгинь!

Но существо это ухватило меня за шею, встряхнуло. И вылезли из шерсти еще две ручищи, с молотом и гвоздями ржавыми. Прибило оно меня к стене, прямо гвоздями в руки, в ноги, в грудь, в шею… отошло. И смотрит.

От боли кровавые слезы текут, ум смеркается. Но терплю, молчу. Знаю, тут пощады не бывает. И так передышка была, и на том слава Богу!

Когда существо пасть свою раззявило, ничего я в ней не увидал, ни клыков, ни языка, ни зубищ, а только черный провал — будто там космос был, пустота. И изрекло оно:

— Теперь ты, грешная душа, выйдешь наверх. И не в памяти своей. А как есть. Одна твоя половина будет висеть на гвоздях. Другая пребывать там! Но помни…

Оно сверкнуло желтыми глазищами. И пропала глинистая почва, пропала бревенчатая стена. И висел я прибитый к раскаленному медному листу. А внизу полыхало пожарище, преисподняя. Мука усилилась стократно. Мрак, безысходность. Боль. Но молчу я.

— Готов? — вопросило существо.

Оно висело прямо во тьме, в пустоте. И было самим дьяволом тьмы.

Я только кивнул.

И тут же огонь и преисподняя пропали.