Воскресший, или Полтора года в аду

А потом темень, мрак, страх, тревоги необъяснимые. И сатанинский жар изнизу. И до того печет, что из последних сил наверх рвешься, черепом каменный асфальт таранишь-пробиваешь — кто башкой стены каменные не прошибал, тот этой боли не поймет. Долго длилась мука. Но прошиб я камень, прорвался к свету, пророс, вобрал в легкие воздуха черного, ядовитого. Передохнул миг. И узрел перед носом своим змею с разинутой пастью и дрожащим раздвоенным языком. И почуял, как в макушку вонзились когти черного зубастого ворона. А по шее поползли вверх черви и жуки, чтобы заползти в уши, рот, нос. И понял я, что испытывали несчастные, и сам возжелал, чтобы кто-нибудь срубил мою голову косой. Ох, горе горькое!

— Ну, где же ты, гад ползучий, сатанинское отродье! — завопил я на весь мир. — Где ты, дьявол-хранитель долбанный!!!

А он тут как тут — копытом мне в нос, так, что из глаз кровь брызнула. И шипит ехидно:

— Ты ведь, ублюдок, тоже таким грехом грешил? Помучайся хоть малость!

— Каким?! — ору я.

А черви выгрызают внутренности, уже до мозга добрались, заползают в лобные доли, в виски. А змея жалит беспрестанно. А жуки по пищеводу в брюхо ползут, кусают, грызут. А ворон рвет кожу — лоскут за лоскутом.

Нет мочи терпеть.

— Хотел все знать, червь, вот и знай! — зашипел вновь дьявол. — Это триста восемнадцатый круг первого уровня, седьмого порядка, тридцать четвертой степени… если перевести на ваш первобытный земной язык. Здесь парятся те подонки, что в земной своей жизни косо поглядели на желающих им добра, понял?!

— И всего лишь?! — не поверил я. — Да разве ж так можно?! Разве ж это грех, косо поглядеть?! Нет, врешь ты все, образина подлая!

Дьявол снова саданул мне в рожу копытом, да еще посильнее. чем прежде — аж переносица в затылок вошла и мозги наружу потекли.

— Греха нету, чего пустые слова мелешь, червь, — отозвался на мой вопрос мой мучитель-хранитель, а вот зло они умножили. Каждый косой взгляд, каждая мысль дурная, по вашим дикарским меркам дурная, они зло умножают и отдают носителей их в наш мир зла — ты же помнишь, ублюдок, зло притягивает зло! зло порождает зло! зло большое впитывает в себя зло меньшее и умножается тем, становится необъятным злом, океаном зла. Терпи, гнида!

— Не могу! — закричал я.

— Тогда закрой глаза!

— Не-е-ет!!!

— Ты хочешь видеть и дальше?

— Да-а-а! — закричал я.

Я помнил напутствие того дошлого мужика. Я знал, что выход из ада есть — надо только не вершить недоброго и не отворачиваться. И все! И вот именно поэтому я вопил:

— Да! Да-а!! Да-а-а!!!

— Ладно, — согласился дьявол-хранитель.

А змеи уже заползли внутрь меня через нос и рот. Скорпионы копошились в моих ранах. Ворон выдрал оба глаза, язык, гортань. Близилось полное умерщвление моего бессмертного трупа.

И тогда дьявол-хранитель вонзил мне в глазницы страшные кривые когти свои, потянул наверх, рванул… и с треском, грохотом, криком выдрал меня из каменного адского асфальта, тряханул так, что все змеи, жуки, черви, скорпионы и прочая мразь из меня высыпались и разбежались

И рявкнул в лицо мое:

— Восстань, урод, и виждь, и внемли!

С еще большей силой обрушилось на меня сверхъестественное и необъяснимое. Вновь я стоял на пирамиде, а может, висел на кончике исполинской иглы, и видел всю непомерную преисподнюю вселенную. И нарастало мясо на кости мои, и затягивались раны телесные. Но боль душевная была невыносимой, ибо боль познания — сильнейшая боль. Я уже не верил, что когда-нибудь вырвусь из ада — они просто не могли, не имели права меня выпускать с такими познаниями. И не выпустят! Лишь злое, нечеловеческое упрямство заставляло меня стоять на своем. Я смотрел вперед и вдаль, не мигая, не отворачиваясь, обливаясь от боли кровавыми слезами. И виждь, и внемли…

— Так где же и как сидят те гады, что свершили что- то на самом деле злое?! — спросил я, хрипя и задыхаясь, у моего дьявола-хранителя.

— Везде! — ответил он. — Им нет выхода. И они везде.

— Не понимаю, — признался я.

— Ты — червь, тебе и не понять этого никогда. Гляди!

Из безумной вселенной вырвался еще один сияющий, прозрачный шар — наплыл, раздавил, впитал в свою утробу. И оказался я в каком-то каземате средневековом. Каких только орудий пыток не висело по стенам и не лежало по столам и на полу: крючья, щипцы, клещи, буравчики, наборы игл, пилы, стамески, ножи… От одного вида этих инструментов становилось не по себе.

В огромном железном кресле на железных иглах сидел голый мужик — корчился, вопил, закатывал глаза. Другой голый волосатый скот пытал первого и истерически хохотал от непонятного вожделения.

— Чего это они?! — не понял я.

На этот раз мой спутник и проводник объяснил сразу: