Восьмая личность

«Раннер, Онир, Долли, Паскуд, Фло-изгоя, Анну, Эллу и Грейс».

Там, где раньше сияло солнце, небо затянуто тучами. Птицы больше не поют. Надвигается дождь. Обливаясь потом, я сжимаю ручку на автомобильной дверце. Чтобы хоть за что-то держаться. Чтобы почувствовать реальность сквозь этот кошмар. Спазмы отрицания напоминают утро с забытыми ночными ужасами: тигры, рвущие плоть, клоуны с грязными оборками на воротнике, гигантский нож, преследующий ребенка. Мое прежнее неприятие истины — бальзам для моей реальности.

Однако теперь все вернулось ко мне.

Позвякивание ключика, отпирающего мое самоубийство, висящее на петле. Идти некуда. Я заставляю себя положить руки на колени — «Быстро, остановите ее», — предпринимает попытку Онир, — и провожу ногтями по бедрам. «Поздно», — плачет Долли.

* * *

Ливень колотит по крыше, как десяток сердитых кулаков. Взвизгивают «дворники». Я думаю об украденной кожаной куртке, о розовых неоновых огнях «Электры», о бледно-голубых глазах Эллы и спрашиваю себя, а какого цвета мои глаза. Все еще зеленые? И проверяю, глядя в заднее зеркало.

«Да».

Я опускаю увлажнившиеся глаза, крепко прижимаю долгожительницу Эллу — ту часть меня, от которой я больше всего хотела убежать, — к своему телу. Я подчиняюсь ей, смиряюсь с существованием ее бешено бьющегося сердца. Тело содрогается, вынужденное признать ее.

«Мы будем едины. Но это ненадолго», — говорю я.

Элла кивает, уступая.

От одиночества меня тошнит. И кружится голова.

Я прикасаюсь к волосам. Челка отросла, но ее длина мне привычна. Теперь скулы — все еще высокие и округлые. Я ловлю свое отражение в залитом потоками дождя окне — глаза выпучены, губы опущены и трясутся, — и отвожу взгляд.

— Кто знал? — слышу я собственный голос.

На светофоре загорается красный, и такси останавливается.

Водитель, глядя в зеркало, смотрит на меня. Пристально, не отрываясь.

Я складываю руки, прикрывая грудь: она уже не плоская, а вполне зрелая и пышная, как подушки. Мои настоящие груди — совсем не те дисморфные препубертатные желуди, что я себе воображала.

«Кто знал?»

Я смотрю в окно на мать и дочь, готовящихся под дождем перейти улицу. Рука матери нежно, покровительственно обнимает закрытые дождевиком плечи ребенка. Я ненавижу их обеих.

Наши взгляды встречаются.

«Бесполезный кусок дерьма», — одними губами произносит мать.

«Шлюха», — добавляет девочка.

Они хохочут и быстро идут по переходу, укрываясь под высоко поднятым зонтом. Я опускают мокрое стекло и ору какую-то гадость, это даже не слова, а просто звук. Нечто похожее на вопли бешеного животного. Мать и дочь подскакивают от изумления. Мать оборачивается, убирая руку с плеча дочери, и их разъединение слегка умаляет мою злость.

— У меня никого нет! — кричу я. — Я совсем одна.

И опять этот звук.

Бешеный, безумный и причиняющий боль.

Мать снова поворачивается лицом вперед, крепко прижимает к себе ребенка и почти бегом спешит к тротуару. В ее глазах выражение крайнего замешательства. Я их напугала, и я удовлетворена.

«Папа наслаждался бы плодами своего садизма», — говорит Онир, раскачиваясь взад-вперед на сиденье.

«П-пожалуйста, не дай ему победить», — запинаясь, говорит Долли.

Молчание.

— Он уже победил, — плачу я.

Вспышка.

Вспышка.

Вспышка.

— Такпоступаютвсепапыкогдамамыуходятнанебо.

Вспышка.

Предсуицидальный кайф вынуждает меня биться головой о стекло. Еще и еще раз. Сильнее. За глазами наливается боль. Она разливается по черепу, опутывает нервы. Еще сильнее. Горло пережимает спазм.

Такси останавливается.

— Вон! — приказывает водитель.

Сильнее.

Сильнее.

Сильнее.

Мы деремся. Машем кулаками. Я шлепаюсь на мокрый и холодный асфальт. На щеке царапина.

Водитель подходит ближе.

— Стерва ненормальная, — говорит он, вытирая рот тыльной стороной ладони и смачно плюя мне в лицо.

«Кто знал?» — хохоча, издеваются Паскуды.

Я подставляю лицо дождю, мои чувства обострены, запах мочи усиливается. Такое ощущение, будто Тело способно пробежать марафон. Во рту привкус истершихся монет. Я встаю, адреналин стремительно бежит по венам. Я призываю свой стыд, ударяя себя по щеке.

Снова.

Снова.

Снова.

Я понимаю: сознание — непостижимая штука.

* * *

Я иду по Сент-Джонс-уэй в сторону Арчуэй-род, не удосуживаясь стереть плевок водителя. Мимо меня несутся машины. Под непрекращающимся дождем мой шаг ускоряется, ощущение, что Тело может пробежать марафон, ширится и усиливается. Арчуэй-Парк; Ватерлоо-роуд; Хорнси-лейн; уже виден Мост прыгунов. Я замедляю шаг, приближаясь к перилам, чьи столбы напоминают мне часовых, охраняющих дорогу. Сейчас Тело утомлено и без сил.