Восьмая жизнь Сильвестра (сборник)

Он свернулся клубочком и закрыл глаза. Только от идеи замурлыкать, поразмыслив, отказался. Может быть, позже. Если человек заслужит.

Печень совсем не болела.

Rasputin

1. Петербург, 30 декабря 1916 года. Около 3 часов пополуночи.

Надрывно хрипя и матерясь от тяжести борьбы с моим весом и своим грехом, меня волоком подтащили к проруби, пешнёй выбили зубы, каркнули что-то не по-русски и столкнули тело под лёд. Чёрная, смертельно-холодная вода расступилась сразу до дна – будто открылся колодец в Преисподнюю. Течение с натугой перевернуло меня лицом вверх, смыло грязь стянувших тело пелён, раскинуло руки крестом и понесло. Я то открывал глаза, то вновь закрывал; от этого почти ничего не менялось. Толстый лёд вверху, колючий лёд под веками, вечный лёд в груди. Но вдруг, весь в шлейфах пузырьков, на меня рухнул пожарный багор. Кованый крюк вонзился под нижнюю челюсть, сразу глубоко, до языка.

На этом всё кончилось – для моих убийц, моего Отечества, моего Государя.

Для меня – только началось.

2. Ленинград, 12 июля 1944 года. Время неизвестно.

Сладко ли нежиться в меду? Спроси у того, кто провёл в нём четверть века и ещё три года, и получишь по роже.

Хранители разбили коньячную бочку, топорами скололи с моего тела засахарившийся до стеклянной твердости мёд, а остатки смыли горячей водой. Грохочущие цепи спустились с потолка, чтоб подхватить под мышки мясницкими крючьями, но я гневно оттолкнул их, воздвигся на колени и вознёс хвалы Господу. Не подложному божку никониан-щепотников, милосердному и всепрощающему, а истинному, карающему, грозному Вседержителю старого обряда.

Потом я начал падать, и крючьям нашлось-таки применение.

Те, кто управлял ими, не церемонились, да я и не ждал сестринских нежностей от этих женщин в мужской одежде и с мужскими лицами. Тем больше удивился, когда на железном корыте с колёсами привезли меня не к выгребной яме и не в пыточную, а к лекарю. Величавый старик в белом халате и с нелепой шапочкой на темени долго мял меня сильными пальцами, выстукивал молоточком, светил в глаза слепящим лучом, ковырялся в телесных дырах блестящими инструментами, а под конец больно сжал ятра.

Я отбросил его руку прочь.

– Прекрасно, прекрасно, – сказал лекарь. – С учётом того, что вам довелось перенести, можно сказать, что вы настоящий крепыш. Раны зарубцевались, мышечный тонус высокий, все реакции в норме. Немного подлатать, подкормить, и будете как новенький. Простите за каламбур. – Он сделал паузу, ожидая моей реакции. Пауза затянулась сверх всякого приличия, и он не вытерпел: – Ведь ваша настоящая фамилия Новых?

Я безмолвно перебирал бороду, разделяя слипшиеся волоски.

– Почему вы молчите, Григорий Ефимович?

Растянув губы в ухмылке, я обнажил беззубый провал рта.

– Ах вот оно что! Ну, это не страшно, протезы мы вам вставим. Желаете золотые? Фарфоровые?

– Из воронёного Златоустовского булату, – прошепелявил я, брызжа медовой слюной. – Да смотри, чтоб с молитвой делали!

3. Ленинград, 19 июля 1944 года. 17–30.

Зубы вставили через неделю, да так ладно, что казалось – свои. Наконец-то я смог поесть варёной телятины и ржаного хлеба, и хрустящего малосольного огурца, а не той сладковатой размазни, которой меня потчевал не то слуга, не то тюремщик – косоглазый и кривоногий киргизец Федька.

Трапеза ещё не была закончена, когда в комнату вошли трое военных. Два солдатика с револьверами сразу встали у двери. Третий, обладатель твёрдых будто щебень глаз, прошагал к столу и по-хозяйски уселся за него.

– Хлеб да соль, Григорий Ефимович.

– Мы едим, а ты не облизывайся, – ответил я, как учил отвечать незваным гостям отец, и отодвинул снедь на край стола.

– Не волнуйся, я сыт, – сказал камнеглазый. – Меня зовут Виктор Семёнович Абакумов. Начальник контрразведки Наркомата обороны СССР.

– Наркомат и Эсэсэсэр – имена воистину демонские. Сатане служишь?

Так просто вывести из себя Абакумова не удалось.

– Я служу своей стране, – сказал он спокойно. – Союзу Советских Социалистических Республик. Одна из республик – Советская Россия. Наркомат расшифровывается как народный комиссариат. Впрочем, у моей организации есть ещё одно название. СМЕРШ. Можешь называть так, если больше нравится.

– Ладно, – сказал я. – Говори, что надо.

– Сейчас идёт война, Григорий Ефимович. Война с Германией, большая и очень тяжёлая. Мы побеждаем, но платим громаднейшую цену. Миллионы советских людей уже погибли и неизвестно, сколько погибнет ещё. Тебя оживили, чтобы ты уничтожил Гитлера.

Я нахмурился. Распутина убивали многажды, но Распутин не убивал никогда.

– Кто таков этот Гитлер? Кайзер? Император?

– Фюрер. Главный вдохновитель немецкого народа. Если его не станет, гитлеровцы мгновенно растеряют боевой дух. Тогда мы их просто раздавим.

– Россия воюет с германцем в одиночку? – Произносить этот самый Союз каких-то там Республик у меня язык не поворачивался.