Восьмерка

Придвинул ногой валяющиеся на полу часы: е-мое, я заснул пятнадцать минут назад.

– Тебя вчера ночью диджей слил Буцу, – сказала Гланя. – В очках этот, знаешь... Знаешь?

– Да знаю, знаю, – ответил я.

И в очках знаю, и Буца знаю. Буц был местный криминал и авторитет, кажется, он вчера сидел в «Джоги», когда Гланька танцевала мне.

– Ну, ты помнишь – очкарик вчера учудил – поздравил пацанов с женским днем и хотел три раза поставить им «Голубую луну». Его за ухо притащили к Буцу, а он свалил все на тебя. Сказал, что это не он поздравлял, а то ли ты, то ли который был с тобой. И еще сказал, что ты вчера утром загасил в «Джоги» трех ребят из его бригады. Двое из них в больнице с переломами.

...как много информации для человека, поспавшего пятнадцать минут.

– Буц сказал: «На нож посадим мусорка». Это он про тебя, – сказала Гланя.

Голос у нее был такой, с каким идеальные небесные комсомолки должны были читать присягу о верности всем идеалам на земле: высокий, внятный, красиво подрагивающий, с грудной хрипотцой.

– Дурь какая, – сказал я, растирая лицо кулаком. – Кому он это сказал?

– Мне, кому, – раздраженно ответила Гланька.

– А ты что сказала?

– Сказала, что я тебя не знаю.

У Гланьки вдруг резко зашумела вода, как будто на полную врубили кран. Тут же раздался сильный и злой мужской голос:

– Аглай, чего так долго?

– Сейчас, Буц! – сказала она и отключилась.

Гланька училась на последнем курсе иняза, отлично говорила на английском и еще на каком-то басурманском. Отец ее был дипломатом – но он давно оставил семью, да и чего было делать дипломатам в нашем городе. Хотя, кто знает, – может, по отцовской протекции Гланьку всякий раз просили помочь в качестве переводчицы, когда в город заявлялись большие делегации.

Мы так и познакомились, когда три дня подряд водили нерусских гостей по нашим заводским цехам, и Гланя им переводила, а я их охранял.

Гланя была в компании с вечно затруднявшейся в поиске нужных слов бонной из мэрии – и та, несколько раз смерив молодую соперницу мутным взглядом, уступила ей место возле главы делегации, а сама добровольно ушла расписывать заводскую прелесть делегационному охвостью.

Охрана была нелишней – медленно звереющие и живущие исключительно продажей лома заводчане могли, например, забить гостей разводными ключами.

Гости вроде как собирались восстановить производство. Но нехитрое чутье почему-то уже подсказывало, что, откатив нашему градоначальнику и скупив завод за копейку, они тут же его обанкротят. Видимо, чтоб не мешал другому такому же производству, уже работавшему на гостей где-нибудь в азиях.

Глава делегации, – высокий, в роскошном пальто и, невзирая на холодный октябрь, без шляпы, – всматривался в переводящий русскую речь Гланин рот чаще, чем в станки и трубы.

Тяжелое, как кирпичная кладка, косноязычие наших властных лобанов Гланя превращала в карамельный ручей, под который хотелось подставить лицо.

Глава делегации все чаще переспрашивал у нее что-то, Гланя спокойно отвечала. Я неизменно находился рядом и несколько раз подал Глане руку, когда она спускалась по неудобным железным лестницам в цехах.

Она даже не кивала в знак благодарности – но делала это так, словно мы были давно знакомы, и только оттого благодарность совсем не требовалась.

Градоначальник улыбался на каждое слово гостя, неустанно переводя любящие глаза с покупателя на переводчицу и обратно.

– О чем он? – спрашивал градоначальник, если Гланя не переводила какие-то беглые замечания покупателя.

Гланя покачивала головой в том смысле, что, мол, не важно, – и не удосуживала градоначальника ответом.

Глава делегации все чаще обращался к переводчице, Гланя каждый раз, отлично улыбаясь, отвечала, но один раз неожиданно повернулась ко мне и с безупречным презрением негромко сообщила:

– Спрашивает, какого цвета белье на мне.

Гланя тут же отвернулась, и мы больше не разговаривали в тот день.

В другой раз все та же делегация проводила в честь приобретения завода пресс-конференцию, и Гланя сразу узнала меня, зашедшего проследить на этот раз за журналистами.

– Привет, солдат! – сказала она весело и, прикусив губу, несколько секунд смотрела на меня, будто бы раздумывая.

– Ладно, потом, – посоветовала сама себе и упорхнула на басовитый и чуть растерянный зов нашего градоначальника.

В конце пресс-конференции глава иностранной делегации вдруг заговорил по-русски.

– Спасибо? – сказал он, и все заулыбались с таким видом, словно только что у всех на глазах младенец сделал первый шаг. Тем более удивительным это было в стране, где каждый второй знал что такое «сеньк ю» и «фак ю», но не считал свое знание чем-то из ряда вон выходящим.

– Спасибо! – повторил глава делегации. – Этот завод есть... сила! Да! – тут он скосился на Гланю и добавил: – Энд ваша – кто переводит... пе-ре-водчи-ца!.. она имеет беж... беж...

Я подумал уже, сейчас гость скажет, что у нее бежевое белье, но он, наконец, закончил:

– Беж... упречный английский! Лучшее, чем мой! Это помогать работать!