Восьмерка, которая не умела любить

При виде меня она замолчала, окинула оценивающим взглядом с головы до ног и спросила:

— А вы кто?

— Моя дочь Вика, — представила ее, поспешив вмешаться, Тека, обнимая малышку за плечи. — А наш гость Ален знакомый тети Каси. Между прочим, для начала ты должна была с ним поздороваться.

— Здравствуйте!

— Здравствуй, Вика.

Девочка внимательно смотрела на меня, а я — на нее, обнаружив, что это она играла с мальчиком на первых кадрах с флэшки мертвеца.

Затем поднялся с дивана и пожал маленькую ладошку Вики.

— Очень приятно. А я видел запись, как ты играла в парке с неким не слишком воспитанным мальчиком.

— Вот как? — удивилась Тека, и в глазах ее промелькнула тревога.

— Вот как? — скопировала родительницу малышка.

— Обезьянка… — Тека улыбнулась, но в голосе слышалось напряжение. — И где же вы могли видеть запись с моей дочкой?

Я, сто раз прокляв себя за болтливый язык, пустился в путаный рассказ о своем знакомом, который подарил мне случайно найденную флэшку, а на ней был один-единственный файл с видеозаписью — дети играют в парке.

— Кася действительно снимала Вику в парке с соседским мальчиком и потом сбросила ее на флэшку, — задумчиво проговорила Тека. — А я-то не знала, куда она делась…

Поспешив закрыть тему отвлекающими цветистыми фразами о превратностях судьбы и тесном мире, я церемонно поклонился хозяйке и улыбнулся девочке:

— Пока!

— До встречи, — значительно проговорила Вика.

Уже спускаясь по лестнице, я столкнулся с невысоким, но чрезвычайно крепким парнем, которого во времена love-story с Касей мы с Заки звали не иначе как Шкаф. Тот, пыхтя, волок наверх старинный столик с гнутыми ножками, который едва не уронил, увидев меня.

— Ого! — проговорил он, останавливаясь и утирая пот со лба. — Ну и встреча! Что ты здесь делаешь?

— Приходил выразить соболезнование сестре Каси. Почему же ты, гад, не сказал мне, что случилось?

Шкаф виновато пожал плечами.

— Хотел, но не смог. Знаешь, прошло уже порядочно времени, и вдруг я снова встретил старого друга… Ну и подумал: к чему ворошить прошлое…

Я кивнул.

— Может, ты и прав. А это что за бандура?

Лицо его в одно мгновенье сделалось несчастным.

— Столик для карточных гаданий, восемнадцатый век. Тека купила его на каком-то гребаном аукционе и попросила туда заехать и взять, когда будем возвращаться с Викой из секции. Ты ведь видел Вику? Она занимается в конной секции.

Глядя на Шкафа, можно было подумать, что Вика его дочь — парня просто раздувало от гордости.

— Вот я и заехал. Думал, там маленький легкий столик, а приобретение оказалось просто монстром! Натуральный дуб, малахитовая инкрустация…

Я успокаивающе похлопал приятеля по плечу. Мы пообещали друг другу еще как-нибудь встретиться, тряхнуть прошлым… Ну, и так далее.

У подъезда рядом с моим «Пежо», который я дружески называю «пижоном», стоял разбитый шкафовский «москвичонок». Милый, старый Шкаф… Я поднял голову и посмотрел на Касино окно под крышей — сейчас оно было открыто, и маленькая Вика что есть сил махала мне сверху рукой. Чем-то она походила на свою тетю…

Я помахал ей в ответ и сел в машину.

Место преступления

Не зря говорят, что преступников всегда тянет вернуться на место преступления. Я хоть и не убивал беднягу Лиманского, а испытывал жгучее желание при свете дня увидеть те двор и подъезд, где мы стали свидетелями легкости перехода человека разумного из стадии жизни в стадию смерти.

Припарковавшись у обочины подъездной дорожки в конце двора, я огляделся по сторонам. Днем здесь все виделось иначе — совершенно прозаическим, лишенным какого бы то ни было налета таинственности. А ведь тогда, ночью, двор показался мне черной бездной, наполненной призраками качелей и песочниц, мимо которых несся невесомый белый силуэт. На самом деле все очень обычно: просто песочницы, просто качели, человек просто бежал, а его просто убили. Куда проще.

У рокового подъезда сидели старушки — своего рода мини-ЦРУ. Найди к таким подход — и будешь знать все местные тайны. Я бодро направился к ним, раскланялся и витиевато назвался официальным представителем европейского бюро расследований и защиты прав журналистов (название само собой придумалось под их цепкими взглядами). «Церэушницы» важно закивали, будто каждый день общались с подобными представителями, и с удовольствием подставили уши, готовые внимать моим каверзным вопросам.

— В какой квартире жил погибший журналист Лиманский? — задал я невинный вопрос.

Бабки были разочарованы.

— Где-где… — вздохнула одна, махнув рукой. — Болезный-то на третьем этаже жил, квартира прямо от лестницы, вчера его схоронили. А вот вдова давно уже с другим хахалем на «Мерседесах» катает. Вона!

И бабка торжествующе кивнула, довольная своей помощью европейскому бюро.

Эстафету приняла другая, в линялом платке.

— Сейчас так принято — жить с полюбовниками при живом мужике. Тем более, сказывают, и не мужик он был, а бывшая баба.