Восьмерка

Потом я начну понимать, что вот его лицо, а вот его плечо… и если огонек падает вниз — это он опускает руку, а если поднимается вверх и вспыхивает ярче — это отец затягивается.

…ты где? Я стою тут в темноте. Куда затерялась твоя жизнь, папа?

Никто не шел ко мне.

— Захар, ты дурак! — сказал я зло.

Медленно ступая, вошел сначала по колено, но, подскользнувшись, обрушился в воду весь и какое-то время не вставал, не выныривал, даже не шевелился.

Меня сносило водою вниз.

На пути встретилось павшее дерево, я долго трогал его руками. Наконец, поднялся в рост, перешагнул корягу и двинулся дальше по воде, то по грудь, то по пояс, но чаще по самое горло.

«…Если долго идти навстречу…» — говорил я себе.

«…Если долго идти навстречу…» — повторял.

Не удержал себя на плаву, ушел вглубь, хлебнул воды, вынырнул. Рванулся вперед, бешено толкаясь ногами, в испуге запутавшись, куда плыл — налево ли, направо.

Лес высился, и луна ускользала.

На берегу стоял мальчик в чужой, взрослой куртке, в свете луны было заметно, что голые ноги его усеяны комарами. Подбородок его был высоко поднят и тихо дрожал.

— Папа, — позвал он меня.