Восьмой грех

— Гонзага, вам не следует задавать вопросы — вам нужно отвечать. Мне кажется, что, облачившись в пурпурную мантию, вы совершенно ушли от реальности. У вас еще осталось восемьдесят минут, не больше и не меньше. Восемьдесят минут, которые решат исход всей вашей жизни. Честно говоря, мне с трудом верится, что вы попадете в Martyrologium Romanum.[25]

Гонзага вздрогнул. Был ли это голос Аницета? Во всяком случае, его собеседник упомянул теологический термин. Мартирологиум, в котором приводились имена всех почитаемых Церковью святых и их дни, был впервые издан в конце шестнадцатого века.

— Свежезамороженный мученик — это что-то новое! — усмехнувшись, добавил незнакомец.

— Прекратите! — Гонзага сказал это настолько громко, насколько позволяли обстоятельства. — Если вы хотите убить меня, сделайте это… Или, может, вы хотите денег? Назовите свои требования. И я их выполню.

— Вы считаете, что весь мир можно купить? У вас очень скверный характер, господин кардинал.

— А у вас нет? — Хотя ситуация к этому не располагала, Гонзага проявлял удивительную собранность. Вдруг он спросил: — Вы работаете на Аницета, бывшего кардинала Тецину?

Вопрос был явно неожиданным и вызвал удивление. Прошло несколько секунд, прежде чем громкоговоритель ответил:

— Я бы сказал, что Аницет работает на меня!

Гонзага не мог взять этого в толк. Постепенно он стал замечать, что незнакомец явно занервничал.

— Сколько у меня еще минут? — провоцируя своего мучителя, поинтересовался Гонзага.

— Семьдесят пять, если вы не ответите на мой вопрос. Если ответите, вас тут же развяжут и отведут в тепло. Температура в камере минус девять. Температура на улице — двадцать восемь. С плюсом, разумеется!

Точные температурные данные повергли Гонзагу в шок. Дрожь переросла в постоянную тряску. У кардинала появились сомнения, что он сможет провисеть еще семьдесят пять минут.

— Итак, — требовательным тоном произнес мучитель, — где же находится Туринская плащаница? Оригинал!

— В замке Лаенфельс — ответил Гонзага. — Я ее сам туда отвез. Поверьте мне, ибо это правда! — Казалось, он больше не сможет произнести ни слова. На его губах образовались кристаллики льда. Ему хотелось вытереть их о плечо, но он не мог повернуть шею из-за связанных и высоко поднятых рук.

— Я же сказал, оригинал! — прорычал голос из громкоговорителя. — Оригинал!

— Ради Святой Девы и всех святых! Это и есть оригинал, — повторил Гонзага, — я лично передал его братству Fideles Fidei Flagrantes. И, как вам известно, сделал это добровольно.

— Не будем вдаваться в подробности. Мое сочувствие имеет предел.

— Я отвез оригинал в Германию, и это факт.

— Ну хорошо, если вы не хотите… Я спрошу вас еще раз через пятнадцать минут. Возможно, к тому времени память к вам вернется и вы скажете, где находится настоящая Туринская плащаница.

Гонзага услышал отчетливый щелчок. Потом наступила тишина. Только мотор холодильной установки зловеще завывал. В голове кардинала проносились бессвязные мысли и картинки: ярко-зеленая трава и ветер на лугах вокруг Кастель Гандольфо, где он летом навещал понтификат; поездка в замок Лаенфельс с плащаницей; лучи вечернего солнца в высоких окнах Апостолического дворца, похожие на желтые ленты, разбросанные по полу, как на картинах рафаэлитов. Перед глазами кардинала появилось изображение Мадонны — с черными волосами, карими глазами и открытым корсажем, подчеркивающим красоту ее роскошной груди.

Внезапно ему стало страшно. Гонзага боялся потерять сознание до того, как снова объявится незнакомец. В панике он надрывно закричал и почувствовал, что холод почти полностью сковал голосовые связки:

— Эй, ты, трус! Есть там кто-нибудь, кто меня слышит?

Кардинал отрывисто дышал, наблюдая, как пар изо рта исчезает среди свиных туш. Ответа не было. Никакого щелчка в громкоговорителе. Не шевеля губами, Гонзага начал читать по латыни молитву Credo. До сегодняшнего дня тысячи раз или даже чаще он повторял свои признания в вере машинально, как автомат. Но теперь, находясь в этой чудовищной камере, когда все его конечности сводило от холода, он всерьез задумывался над каждым словом: Credo in unum deum, patrem omnipotentem, factorem coeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium. Et in unum dominum Jesum Christurn, filium dei unigenitum. Et expatre natum ante omnia saecula…[26]

— Вы слышите меня? — незнакомец из громкоговорителя прервал благочестивые мысли Гонзаги. — Еще пару минут — и у нас будет идеальная температура: минус восемнадцать градусов.

Гонзага хотел ответить, но у него не получилось. Кардинал испугался, что, если он откроет рот, нижняя челюсть может сломаться, и прекратил попытки. Он стал похож на мраморную статую Микеланджело. Один удар молотком — и он рассыплется на тысячи осколков. Отдельные куски, руки, ноги, пальцы — все разлетится вдребезги и упадет на пол.