Восьмой поверенный

— М-м-м… Значит, так. Лет двадцать тому назад Барзи вернулся из Австралии и рассказал, что у него рак. Вся деревня ему сочувствовала, односельчане старались во всем идти ему навстречу. Э-э-э, как бы мне продолжить… История вообще-то очень интересная, и жаль, что ты не хочешь услышать ее целиком.

Синиша смерил его строгим взглядом.

— Ну, если коротко, — быстро продолжал Тонино, — Анрико во время игры всегда кричит на Тому, третьего игрока, и ругает его за то, что тот поддается Барзи. А Тома отвечает что-то вроде: «Как же мне не поддаваться, когда у него рак». Это каждый раз злит Анрико, потому что тот уверен, что у Барзи нет никакого рака и он поздоровее не только его, но и вообще всех жителей Третича. Надеюсь, я ответил на твой вопрос. Прости, если получилось слишком пространно, но…

— Погодь. Эта «кенса» — это, что ли, и есть рак? Типа, английское «cancer» у вас превратилось в «кенса»?

— Мне неловко это признавать, но мои компетенции в английском языке не столь высоки. Так или иначе, «кенса» на третичском наречии определенно означает именно рак, карциному.

— Получается «чё рак, на хер рак?» — и вот эта фигня вертится у меня в голове по вечерам? Зашибись, теперь мне, конечно, стало легче. Ну ладно, а почему Анрико никогда не кричит на брата-симулянта, а наезжает вместо этого на третьего?

— Анрико и Эсперо, он же Барзи, не разговаривают с детства. Будь у тебя побольше времени, я бы рассказал тебе и эту историю, но… — остановился Тонино в надежде, что повери захочет услышать хотя бы сокращенный вариант. Но тот в своих мыслях перенесся совсем на другую орбиту.

— Погоди, а где они живут? Вместе или каждый сам по себе?

— Вместе, у Анрико и его жены. У Барзи больше никого нет. Его жена умерла в Австралии еще в начале семидесятых, а двое детей так и остались там.

— И что, они живут под одной крышей и за целый день ничего друг другу не скажут?

— Ни словечка. Они обмениваются сообщениями через бедняжку Паулину.

— Это жена Анрикота?

Лицо Тонино расплылось в блаженной улыбке.

— В чем дело, почему ты смеешься? — сердито спросил поверенный правительства Республики Хорватии.

— Ты нациноаешь говорить по-трецицьуонски!!!

— Чего?!

— Извини. Ты сказал «жена Анрикота» вместо «жена Анрико». Ты начинаешь говорить по-третичски. Это хороший знак, это значит, что ты начинаешь адаптироваться, пускаешь корни.

— Ага, ага, уже бегу искать свободный участок, чтобы построить дом и завести семью с одной из ваших баб, которых на острове ровно пять штук, — саркастически прошептал Синиша. — Не забалтывай меня всякой фигней, Тонино, а скажи лучше такую вещь. Как тебе кажется, сможем мы с тобой эту самую вражду двух братьев, такую непримиримую, как-нибудь использовать? Я думаю провести с ними небольшую работу и настроить их так, чтобы каждый основал, скажем, свою партию или там независимый список, что угодно, — ну ты понял…

— Боюсь, что твои измышления заранее обречены на провал.

— Почему? Можем хотя бы попробовать, что мы теряем?

— Разумеется, можем, но повторюсь: провала нам не избежать. Ведь даже если мы подговорим их выступить друг против друга на политической арене, деревня на это никак не отреагирует. Этих братьев мы считаем эдакими чудаками, но, с другой стороны, очень любим.

— Сорри, ты только не обижайся, — слегка усмехнувшись, ответил Синиша. — Вы все, вот такие, какие вы есть, почему-то именно этих двоих считаете «эдакими чудаками»?!

Тонино посмотрел на него так, словно вспомнил о чем-то грустном, хотел что-то сказать, потом резко повернулся к Барзи:

— Довоайте йо воам помогу? — спросил он старика, который, двигаясь короткими шажками, начал убирать со стола пустые бутылки. Тома и Анрико отправились по домам и уже скрылись за церквушкой, не прерывая каждодневного спора о раке Эсперо.

— Не роби… Ноу нид… — ответил Барзи, медленно проходя мимо них ко входу в Зоадругу. На его лице читалось: «Все равно мне завтра умирать». Тонино быстро схватил шесть бутылок и направился за ним.

— Тонино, дорогой, — обратился к нему примирительно Синиша. — Сорри, оно само как-то вылетело. Ну, в смысле вот это, в самом конце, ты ведь должен понимать, что вы все для меня, ну, как ты сказал, эдакие чудаки. А иначе на фига бы мне в Хорватии потребовался переводчик, согласись.

Тонино еще раз грустно улыбнулся и вошел в Зоадругу вслед за Барзи. Уже совсем стемнело. Синишу пробрала легкая дрожь: от холода и от чувства неловкости. Он ощутил, как впервые с момента его приезда сюда ему вдруг захотелось быть по-настоящему вежливым.

— Прости меня, ну правда, — сказал он насколько мог мягко, когда Тонино вышел на улицу.

— Все в порядке.

— Я правда не хотел сказать ничего плохого, оно как-то само вылетело, я нервничаю из-за того, что у меня все идет наперекосяк, понимаешь…

— Понимаю.

— Правда понимаешь?

— Ну разумеется! Было бы весьма непросто работать, если бы твой личный переводчик тебя не понимал.

— Ох, это было бы совсем хреново, — рассмеялся Синиша. — В этом случае я бы для всех вас был еще более «эдаким», чем сейчас, а?