Восьмой поверенный

Синиша поежился, осознавая, насколько цинично и эгоистично его воображение. Рисовать, что Тонино, этот невинный агнец ростом с жирафа, стал отцеубийцей, и пытаться извлечь выгоду из этого ужасного происшествия может только воспаленное сознание. Во-первых, Тонино никогда бы такого не совершил, а во-вторых… А что, если все-таки совершил? Синиша вскочил с кровати, взял стул и подставил его к двери так, чтобы спинка уперлась в ручку. Приподнятые ножки он подпер самой большой сумкой, в которую предварительно засунул два одеяла и подушку. Под конец он аккуратно положил между спинкой стула и ручкой фарфоровую статуэтку, изображавшую охотника с собачкой, чтобы та соскользнула на пол и разбилась, как только убийца дернет дверь снаружи. Из шкафа он достал бутылку виски, которую привез из Загреба и планировал сохранить до того дня, когда он, довольный выполненной работой, отправится домой. Он откупорил ее, сделал глоток и поставил на тумбочку.

Ночью он несколько раз проваливался в полудрему, и каждый раз ему виделась одна и та же картина: он беспомощно лежит, а Тонино стоит над ним на коленях, опираясь на локти, и с безумным хохотом машет у него над головой своим гигантским каменным членом…

Его разбудили стук в дверь и послышавшийся с лестницы крик:

— Синиша, ты живой?! Ради бога, отзовись!

Поверенный испуганно выскочил из постели и чуть не рухнул на пол от невыносимой головной боли. В комнате стояла такая жуткая вонь от выкуренных сигарет, какой не бывает даже в дешевых кабаках.

— Это подстава… Сволочи, шпионы, они что-то подсыпали… — бормотал себе под нос Синиша, потом закашлялся и наконец вспомнил, где он и что здесь делает.

— Кто там? — На слове «там» его голос неожиданно соскочил в трагикомичный фальцет.

— Тонино, кто же еще?! Повери, с тобой все в порядке?

— Да, да… Иди спать…

— Синиша, уже полдень. Я хочу увидеть тебя собственными глазами, чтобы лично удостовериться, что с тобой все хорошо. Открой, я настаиваю.

Его мысли, как испуганные соринки, рассыпанные в сантиметре от то приближающейся, то удаляющейся щетки пылесоса, одна за другой неохотно, но стремительно возвращались к нему, пока он разбирал баррикады перед дверью.

— Да-да, открываю, — громко сказал он, когда Тонино снова забарабанил в дверь. Перед тем как повернуть ключ, он подошел к тумбочке, взял уже полупустую бутылку за горлышко и спрятал ее за спиной. Опять же, тупой предмет на всякий случай.

— Ну и? В чем проблема? — спросил он с закрытыми глазами, не в силах взглянуть в глаза свирепого убийцы.

— Ох, ты живой, слава богу! Как ты себя чувствуешь? Мы уже начали волноваться.

— Чувствую себя… Как ты говоришь, «не знаю, как бы это сказать»… Чувствую себя… Удволь… Удовлетворительно. А кто начал беспокоиться? Кто это вы, «мы»? Ты и кобра? Королевская?

— Мы с отцом, кто же еще? Какая кобра?

— Какой, на фиг, отец, кончай трепаться. Пардон.

Вместо ответа Тонино нагнул голову влево, взглядом показывая вниз по лестнице. Синиша осторожно высунул голову, держась правой рукой за дверной косяк. Внизу, в небольшом коридоре, соединявшем кухню с его комнатой, сидел в коляске старый Тонино и смотрел прямо на него еще более сердито, чем прежде.

— Пардон, — тихо повторил Синиша, вытащил левую руку из-за спины и стал тыкать указательным пальцем в направлении старика, взбалтывая в бутылке остатки виски.

— Господин Тонино… Я несказанно рад… Несказанно… Видеть вас в таком количестве…

Тонино-старший, не меняя каменного выражения лица, резко крутанул колеса и скрылся на кухне.

— Синиша, что случилось? Твоя комната, как я погляжу, в совершенном беспорядке.

— Все о’кей, не парься. Слушай, иди-ка, приготовь мне… Ты помыл руки? В смысле умылся и все такое?

— Конечно. А что?

— Давай-ка, приготовь мне самый крепкий на свете кофе и дай мне какой-нибудь хер… Кхм! Пардон… Кхм! И что-нибудь поесть. Хорошо? Яйца там или… Нет, яйца не надо. Что угодно. Только не яйца. Я буду через десять минут.

* * *

В понедельник они выдвинулись в путь задолго до рассвета. «Carpe diem!»^[8] — сказал Тонино заспанному Синише, следя за тем, чтобы он не споткнулся, пока они спускались по лестнице. «Аделина» нежно заурчала, словно очаровательная дамочка на исходе своих лучших лет.

— Ахой, муожики! Грядете цой вторицьуонского потроахать? — послышалось с мрачного берега, когда они проходили мимо Лайтерны.

— Какж еще! Мы слыхали, цьто мати твоя и сиестра тож туда собироаюца арривить! — тут же ответил Тонино и засмеялся вместе с невидимым смотрителем маяка.