Воспитание чувств: бета версия

Или когда встретил знакомые строки в воспоминаниях Надежды Мандельштам, Чуковского, Эммы Герштейн, Георгия Иванова, прочитал воспоминания Лили Брик? Или когда понял, что в ее воспоминаниях нет ничего, что нельзя вычитать из других воспоминаний (кто же не знает, как одевался Хармс и как ненавидел детей), что ее рассказы были просто культурной мозаикой… Или когда произвел простейший подсчет: чтобы присутствовать при чтении Блоком «Незнакомки» на башне Иванова белой ночью 1906 года, Энен должно быть 120 лет. Не помню, чтобы я когда-либо производил эти унылые подсчеты. Просто понял, как понимаешь все: что Деда Мороза не существует, а волшебник не принесет мне в подарок пятьсот эскимо.

…Зачем она присвоила чужую жизнь, зачем придумала роман с Хармсом? Я знаю (тот, кто никогда не врет, не знает, но я-то знаю), что, начав врать, остановиться сложно: врешь и врешь. Энен любила играть, придумывать, вот и придумала. Представляю, как она радовалась: а давайте играть, что это было – роман!.. с Хармсом! Энен могла быть подругой Хармса, она умела играть, и он ходил бы с ней по Невскому с соской на шее… Она слушала бы «Облако в штанах», и Ахматова вплывала бы в «Бродячую собаку» при ней, но она в то время еще не родилась, – ей всего-то нужно было родиться раньше!

Врать Энен начала случайно. Можно сказать, я сам подтолкнул ее к вранью. Когда она сказала: «Мой покойный друг Иосиф Бродский», она имела в виду профессора матлогики в университете, Иосифа Бродского. Увидела, как у меня восторженно загорелись глаза, – как, вы его знали?! – и соврала.

Между прочим, Бродский-поэт был еще жив. Тогда я этого не знал: Бродский жил в Америке, его стихи только начали появляться в общей доступности, единственным моим проводником в мир культуры была Энен, и если бы она сказала мне, что вчера пила чай с Лермонтовым, я бы и не подумал ее проверять. К тому же мне казалось естественным, что Бродского уже нет: ведь Пушкин, Блок, Ахматова умерли, и я, как простодушная медсестра из «Покровских ворот», считал, что все поэты умерли.

Энен любила Бродского, знала наизусть – и объявила живого поэта умершим, не закричала: «Ты что, он жив!» Но ведь она не предсказала ему раннюю смерть, у нее просто вырвалось… Мы никогда не знаем, в каком отчаянии может быть человек и что он сделает для себя; она, напоминаю, была совершенно одинока, и кроме моего восхищения у нее ничего не было. Грустно думать, как она сидела, одна, старая, старой своей рукой переписывала – для нас, набивала себя чужими воспоминаниями, как плюшевого медведя опилками.

Может, немного нехорошо присвоить себе чужую жизнь – Алисы Порет, Лили Брик, Надежды Мандельштам?

Может, и нехорошо – немного, но ведь ее ум, ироничность принадлежали ей, и она расшвыривала свои богатства всего-то для двух подростков: я уже не мог отделить Блока от волшебства белой ночи, Хармса от этой его соски на шее… Некоторые считают, что воображение – это и есть правда… Жаль, что она не успела рассказать о Пушкине, Энен могла бы ввести себя в круг Пушкина и Вяземского, показать письмо, написанное ей Пушкиным о Керн, – и мы бы не удивились: она всех знала, она была всегда… В общем, с моральной стороной вранья уже можно покончить, – не стоит ни осуждения, ни обсуждения, – ну, врала, и что?.. И спасибо ей за вранье.

Энен переписывала свои «воспоминания» на тетрадные листы в клеточку: постмодернист цитирует без кавычек, называется другим, сдвигает реальность, вводит себя в историю как нового персонажа в пьесу, утверждая «я там был», – она и не подумала состарить листки. И мы не подумали, почему воспоминания о событиях почти столетней давности написаны на листках в клеточку, таких же, на каких Скотина писал «2+3=5». Энен – постмодернист. …А на обратной стороне листов были ее личные записи, это были очень личные записи, – вот в них-то и дело.

«Отдохни, помолчи. Загляни в себя: там, внутри, спрятано много интересного», – говорила Энен Скотине, когда он слишком долго бегал, слишком громко кричал. Скотина затихал, заглядывал в себя и сообщал что-то вроде: «У меня внутри сидит интересный Аладдин, нет, два или три интересных Аладдина, а у вас что у кого внутри?» Я не заглядывал в нее без спроса, я хотел перечитать ее «воспоминания» и на обратной стороне тетрадного листа с переписанными воспоминаниями Алисы Порет о Хармсе прочел вот что: «Моя жизнь кажется блестящей: я была в гуще событий, рядом с талантливыми людьми, меня любили… Красивая женщина должна быть счастлива любовью, это так, но бывшая красивая женщина – чем должна быть счастлива, прошлой любовью?!