Воспитание души

И вот гусеница в городе, на подоконнике. Отсюда видны крыши домов, на которые льет дождь, а когда случаются солнечные дни, все равно их не сравнить с лесным уральским летом. Гусеница исправно ест зеленые мокрые листья, я сберегаю их, ежедневно меняя воду в банке. Листья кончились… Но в нашем дворе рос тополь, я набрал его последних, еще зеленых, тугих прорезиненных листьев. Станет ли гусеница их есть? Ведь они грубее нежной листвы ее родного куста! Но оказалось, что гусеница не капризна. А может быть, ей даже по вкусу пришлись свежие листья тополя, после того как она питалась консервами, приготовленными в банке из-под маринада? Это меня очень подбодрило. Тополь пожелтеет — не беда! У нас в комнате стояли вечнозеленые южные растения, и я предполагал, что, когда наступит зима, потихоньку от мамы, которая дорожила ими, буду кормить гусеницу их грубой и скучной листвой. Так и пойдет — будет жить у меня всю зиму этот таинственный и милый червячок, а летом опять на дачу. Приедет Коля, удивится и расскажет что-нибудь интересное про гусеницу…

У меня была сестра Рика семи лет и брат Леля пяти. Я им разрешал смотреть на гусеницу только в своем присутствии. Я утверждал, что она одного меня знает и, когда я долго не прихожу, ищет меня, так как, вернувшись, я всегда обнаруживал гусеницу возле узкой щели, через которую к пей поступал свежий воздух. Вскоре произошло то несчастье, которое, как мне тогда казалось, окончательно подтвердило, что гусеница меня знает и любит.

Я заигрался на улице и торопился домой, тревожась за гусеницу. Когда на мой звонок открыли дверь, меня поразила странная тишина. У нас в квартире никогда не бывало тихо. Всегда слышны веселые голоса брата и сестры. Обычно они бегали из комнаты в комнату и по коридору — сначала Рика за Лелей, потом Леля за Рикой. И так целыми днями. Едва я вошел, они оба выглянули из дверей.

— Гусеница! — закричал я, увидев их испуганные лица.

Красненький бочоночек стоял на месте. Дрожащими руками я открыл его. Гусеница лежала на листочке, она беспомощно и вяло барахталась. Она была раздавлена. Ее зеленоватенькие внутренности вылезли наружу. Все потемнело в моих глазах. С исступлением кинулся я на виновников бедствия, которых сразу угадал. Они сами были настолько удручены своим преступлением, что не сопротивлялись мне, и, если бы не вмешательство старших, не знаю, чем бы это кончилось.

Оказывается, Рика и Леля, когда я уходил, не раз нарушали мой запрет: открывали красный бочоночек и рассматривали жившего там таинственного червячка, у которого рог был не спереди, как полагается всем зверям, а позади. На этот раз они забыли закрыть копилку. Леля толкнул Рику, Рика погналась за Лелей, началась беготня, гусеница выползла из копилки, спустилась на пол, и тут на нее кто-то наступил: Рика или Леля, так и не удалось выяснить, они, конечно, гнались друг за другом.

— Она пошла меня искать! — обливаясь слезами, кричал я. — Она пошла меня искать!

Первое горе прошло вместе с тем, как пробудилась надежда. А вдруг можно что-нибудь сделать? Ведь гусеница была еще жива. Я помнил, как отец своим товарищам врачам рассказывал о хирургических операциях, о разорванных кишках и зашитых животах. И вот я отправился к папе и принес ему гусеницу.

Отец сидел у себя в кабинете и читал журнал в зеленой тонкой обложке. Он сразу прислушался к моим всхлипываниям.

— Вот видишь, папа, — сказал я, — они ее раздавили! Но ведь она еще живая, может быть, ей можно помочь…

Отец посмотрел на гусеницу, потом на меня. Я видел, что он сочувствует мне и что он смущен.

— Да, — сказал он, потрогав очиненным кончиком карандаша замаранные в пыли зелененькие внутренности гусеницы. — Тут, пожалуй, ничем не поможешь…

— Ну как же, папа, ведь ты же доктор, вылечи ее!

— Ну как тебе объяснить? — ласково сказал папа. — Люди и животные устроены по-разному и болеют разными болезнями. Тут, пожалуй, ветеринара надо… Хотя, впрочем, при чем тут ветеринар? Ветеринары лечат коров, лошадей, ну, там, собак или кошек, или даже птицу, но это… Это — гусеница, насекомое… Насекомых вообще никто никогда не лечил…

Никто никогда не лечил! Как только были сказаны эти жестокие слова, я сразу понял, что никто не может помочь моей гусенице, и как-то особенно ощутил беззащитность этой маленькой зеленой твари, ее одиночество в мире. Никто никогда не лечил!

Отец всячески старался меня утешить.

— Я не думаю, чтобы ей было очень больно, — говорил он. — Ведь у нее совсем другая нервная система…

Но я-то знал, что это не так, что достаточно чуть прикоснуться к гусенице, как она начинала вертеться и извиваться, то есть вела себя так же, как и я, когда меня щекотали.

— Во всяком случае, — сказал отец, — лучше всего сразу покончить с ее мучениями.

— Нет, нет, нет! — завопил я и, схватив гусеницу, выбежал из кабинета.

Оставив гусеницу на ночь в красном бочоночке, я в слезах заснул. Утром, проснувшись, я босиком побежал и открыл копилку, смутно на что-то надеясь. Гусеница оставалась в прежнем положении, но она была жива…