Воспитание души

Порою за рубежом высказывается удивление по поводу той роли, которую партия коммунистов играет в нашей стране как единственная и правящая партия. Но всякий, кто помнит, как происходила революция 1917 года, знает, что это преобладающее положение утвердилось в те первые месяцы революции, когда народ на своем опыте проверял каждую политическую партию и убедился, что только у последователей Ленина слово не расходится с делом.

Был сентябрьский холодный и ясный денек. Заседание Совета кончилось. Завсегдатаи заседаний Совета собрались на высоких ступенях Народного дома. В большинстве своем это были рабочие, молодежь. Особенно запомнился мне младший из двух братьев Фоминых, маленький, худощавый. Когда бы я ни приходил в Совет, он уже сидел на галерке.

Как и я, он прочитывал все газеты, слушал всех ораторов, а потом на крыльце пересказывал все прочитанное и услышанное своим сверстникам. Помню, как один раз он говорил о том, что революция в Германии неминуема, и с восторгом сказал о Карле Либкнехте, — он произнес: Либкнест. Оговорка была незначительная, но его подняли на смех. С тех пор за маленьким Фоминых так и установилась эта кличка: «Карл Либкнест».

Я уже не помню, о чем именно шел у нас разговор на ступеньках лестницы в тот холодный сентябрьский день, но вдруг из здания Совета вышел Цвилинг. Все смолкли. Цвилинг был разгорячен и взволнован.

— А, Карл Либкнест! — сказал он, любовно положив руку на плечо младшего Фоминых. — Ну, как ты считаешь, будем брать власть в свои руки?

— А чего ж, свободное дело, будем, Самуил Моисеевич! — ответил Фоминых.

И Цвилинг, держа руку на плече мальчика, сказал:

— Непременно будем, и бояться этого нечего… — Он, видимо, мысленно продолжал разговор, который шел сейчас где-то в здании Совета. — Диктатура пролетариата! Звучит как будто не по-русски, а давайте-ка приглядимся к тому, что значат эти слова у нас в Челябинске. И вы увидите, что пролетариат — это самая сплоченная, дружная и если не самая образованная, то, смело скажу, самая политически воспитанная и разумная часть городского населения. Давайте откинем всякие предрассудки и без предвзятости посмотрим на дело: деповские рабочие, металлисты завода «Столль», рабочие паровых мельниц, мыловаренных и кожевенных заводов, приказчики больших магазинов, — ведь они послали сюда, в Совет, лучших своих людей. Эти лучшие люди прекрасно могут без хозяев управляться со сложными машинами, хозяева об этих машинах подчас даже и понятия не имеют. За месяцы революции эти люди прошли неплохую школу, — благодаря рабочему контролю научились управлять различными отраслями производства, вести учет продуктов и налаживать распределение их. И можно быть уверенным, что они без помощи царских чиновников будут управляться со сложнейшими вопросами ведения хозяйства и продовольственными операциями. Так неужели они, собравшись вместе, будут вести дела хуже, чем члены бывшей городской управы — обжоры, пьяницы и обиралы, или чиновники — взяточники и воры, у которых все умственные интересы сосредоточены на картежной игре?

Этот разговор происходил, насколько мне помнится, в начале сентября. А 15 сентября Челябинский городской Совет вынес постановление взять власть в городе в свои руки. Был ли в это время Цвилинг в Челябинске? Не знаю. Мне после этого вечера видеть его не пришлось. Но последние слова этого замечательного человека запомнились мне на всю жизнь. Много позже, когда я писал роман «Горы и люди», я вложил их в уста своего героя-большевика Константина Черемухова, в образе которого я слил черты незабываемых людей — Самуила Цвилинга и Сергея Кирова.

Свершилось!

Я сидел за партой и в ожидании звонка смотрел в широкое, обтекаемое дождевыми каплями окно. Мокрые, уныло-голые верхушки берез мотались в сером беспросветном небе. Все в природе было по-осеннему неприглядно и грязно, все полно ожидания: когда же выпадет снег?

Осенью я выдержал экзамены и перешел в седьмой класс. Учиться было интересно и довольно легко. Русскую историю я всегда знал хорошо, а тут еще учебник Платонова, по которому мы проходили курс, хотя и не был марксистским в полном смысле этого слова, но уделял серьезное внимание факторам экономическим. Петр Михайлович Андреев, который вел у нас курс истории, правда, стал впоследствии махровым контрреволюционером, но предмет знал превосходно.

На уроках литературы изучали мы творчество Льва Толстого, и это было чистым наслаждением. Не помню, в связи с какой темой написал я сочинение «Скупой рыцарь» Пушкина и «Банкир» Эмиля Верхарна, помню только, что к литературе сочинение это имело мало отношения, я проводил в нем параллель накопления ростовщичества и деятельности капитала, — книжечка Ленина в оранжевой обложке вдохновляла меня при этой работе, за которую я получил пятерку.