Воспитание по-новому

Конечно, среди них было много и «образцовых», послушных, примерных детей, которых родители воспитали под девизом: «Слушай, что говорят взрослые!» или: «Веди себя хорошо». Но такие дети никогда в массе своей не пересиливали детей, которые пытались быть свободными, которые бесились на переменах или срывали накопленную агрессию на учителях. И эти послушные, «образцовые» дети никогда в открытую не поддерживали учителей, они не могли постоять даже за себя: ведь для этого нужна смелость и самостоятельность, которая в них не была воспитана.

Однажды, обсуждая в узком кругу учителей эти наболевшие вопросы — откуда такие дети и что с ними делать, — я услышала мнение одного учителя.

— Все дело в том, что они испорчены своими родителями! — горячо сказал он. — Их так уже избаловали, залюбили дома, что на них управы нет! — Учитель был возмущен этими вредными, неуправляемыми, хамящими, иногда откровенно не уважающими взрослых детьми. — Они уже с тормозов съехали от своей вседозволенности! Привыкли, что с ними все носятся! И мы тут с ними носимся, нянчимся…

Я просто не могла тогда не вмешаться в разговор, чтобы выразить несогласие с этим:

— Да в том-то и дело, что дети нигде не любимы по-настоящему — ни дома, ни в школе! Ими вечно все недовольны, все от них постоянно чего-то ждут, все их критикуют. Их все «воспитывают», добиваясь послушания, хорошей учебы, но никому на самом деле не важно, что творится у ребенка в душе! И никто на самом деле с ними не нянчится. Их скорее отвергают, таких, какие они есть. Поэтому они и вредничают. Мстят нам за наше непринятие и непонимание, за наше равнодушие. За нашу правильность, которая граничит с бесчувственностью!..

Я много думала в тот период. Много общалась с детьми, с их родителями. Передо мной открылся целый мир ребенка — мир глобальный, глубокий, очень тонкий по мировосприятию. Мир, полный переживаний, чувств, эмоций. Мир, зачастую незнакомый их родителям.

И передо мной были родители — правильные и недовольные, любящие, конечно же, но странной любовью — через неприязнь и строгий взгляд. И я много думала тогда об отношениях со своим ребенком. Я увидела их с другой стороны. Мне просто открылось в какой-то момент, что я на самом деле делаю со своим ребенком. Потому что я была таким же типичным родителем — любящим своего ребенка и воспитывающим его из самых лучших побуждений критикой, отвержением и непринятием.

Я много училась в тот период, росла профессионально. И однажды, идя с очередного семинара, на котором явно увидела все свое несовершенство — свои последствия такого же воспитания (хотя мои родители на фоне многих — были просто ангелами небесными!), я вдруг действительно явно и четко увидела все, что я на самом деле делаю с ребенком. Я осознала, что все мои требования и нотации, направленные на хорошее внешнее поведение (чтобы в комнате был порядок, чтобы тарелка была помыта, чтобы уроки были сделаны) доносятся через унижение, через давление. Что я через поучения и критику, направленные на достижение хорошего поведения, добивалась хорошего поведения — но разрушала личность дочери.

Много лет позже одна мама сказала фразу, которая передавала все, о чем я хотела сказать…

— Я много раз добивалась от ребенка хорошего поведения. Я именно добивалась. Чтобы кровать была застелена. И не потом, а сейчас. Чтобы чашку за собой убрал — и не потом, а сейчас. Чтобы по первому требованию делал то, что я сказала. Чтобы слушал, что старшие говорят. И я поняла однажды: оттого, что мой ребенок застелет постель не сейчас, а через полчаса, когда посмотрит свои утренние мультики, или оттого, что мой ребенок не прибежит по моему первому требованию за стол, ничего в его жизни принципиально не изменится. И ничего в его жизни от этого не зависит. Но вот оттого, что я его за неубранную постель отругаю, или за его опоздание за стол я его раскритикую, зависит очень многое. Может быть, жизнь его от этого зависит. Его ощущение себя в этой жизни. Его самооценка. Я вдруг поняла — чем он платит за послушание, которого я от него добиваюсь…

В то время, когда я поняла все это, я испытала одновременно очень противоречивые чувства. Невыносимое чувство стыда. И в то же время — понимание, что я совсем этого не хотела. Что мною руководили искренние желания вырастить хорошую(!) девочку!

Я испытала тогда страстное желание все изменить! Изменить в корне наши отношения. Я еще не знала — как это сделать, но понимала, что так, как было — больше не будет!

В тот день, осознав все это, я пришла домой и сказала своей одиннадцатилетней дочери, вышедшей встретить меня:

— Мне нужно с тобой очень серьезно поговорить.

И я увидела, как лицо ее померкло, я просто прочла на нем: «Господи, опять начинается!..» Я зашла в комнату, села на диван и попросила дочь сесть рядом. Она была напряжена — действительно, наверное, ждала, что я скажу что-то вроде: «Я же просила тебя… Ты что, не понимаешь…»

Но я сказала другое. Я сказала то, что рвалось из моего сердца.