Воспитание под Верденом

Бертин уходит, задумчивый, опечаленный. Белый лист бумаги на стене канцелярии одиноко глядит в бледный полдень. С наступлением сумерек барак был взбудоражен возвращением солдат из команды у леса Фосс: известие о мире они встретили неистовым спором «за» и «против». Но в конце концов оказалось, что и среди них преобладает, лишь в несколько измененной форме, то же недоверие и то же отрицательное отношение к манифесту.

Потрясенный единодушием баварцев, берлинцев и гамбуржцев, Бертин не находит объяснения своему первому порыву радости. Он замечает, что на него обращены глаза Паля и испытующие взгляды Карла Лебейдэ.

Скрывая смущение, он рассказывает им, как идиотски вел себя этот Кроп: уж он получит хороший отпор! Паль и Лебейдэ обмениваются взглядами. У них на языке вертится настоятельный совет тотчас же разузнать, донес ли Кроп в самом деле, и, может быть, поставить в известность об этом начальство парка; но оба молчат. Их приятель Бертин принадлежит к тому типу людей, которые учатся лишь на собственной шкуре. Теперь он влип с этим предложением о мире!

Когда он уходит, чтобы еще успеть написать домой, оба солдата садятся друг против друга на узкий стол возле окна, в которое заглядывает ранний декабрьский вечер. Барак наполнен табачным дымом; стоит приглушенный гул, разговоры ведутся вполголоса. Повсюду между кроватями развешаны для просушки мундиры и рабочие куртки. Над входами растянуты палатки. Носовые платки, только что выстиранные, сохнут на черных коленчатых трубах печей, которые тянутся до окон и, тщательно заделанные, выходят оттуда наружу. На Лебейдэ вязаная безрукавка из коричневой шерсти и зеленые в полоску домашние туфли, на Пале ботинки на шнурках и серая вязаная кофта. Они напоминают почтенных отцов семейств, которые в канун праздника собираются заняться кой-какими домашними делами: Лебейдэ намеревается штопать носки, Паль — ответить на письмо. Лебейдэ хочет еще посоветоваться о чем-то с Палем, и тот, как всегда, идет ему навстречу. У наборщика Паля также бродят в голове разные мысли…

Лебейдэ рассказывает, что команда Бене начала сегодня прокладку нового пути, который должен подойти к развалинам фермы Шамбрет. (Паль уже несколько педель зачислен с двумя-тремя другими солдатами во вспомогательную команду ефрейтора Неглейна, которая работает на другом, менее разрушенном участке изрезанного лощинами леса Фосс.) Среди обломков камней предполагают спрятать две 15-сантиметровые гаубицы, а для этого необходимо прежде всего проложить узкоколейку. И кто же вдруг объявился на этой работе? Маленький. унтер-офицер Зюсман со своим обезьяньим личиком и беспокойными глазами прибыл прямо с позиции, расположенной за Пфеферрюкеном. Как раз сегодня! Как часто Бертин тщетно справлялся о нем и об его лейтенанте у саперов из Виля! И вот Зюсман тут, и роли переменились: теперь расспрашивал Зюсман. Он передал приветы, подробно _t рассказал о том, как они тогда, еле живые, удирали из злополучного Дуомона; с тех пор у них осталась лишь ничтожная площадь для маневрирования, только на крайнем правом фланге Пфеферрюкена, у самой реки Маас. Они донимали француза тяжелыми минами, наседая друг на друга; все связи с тылом отодвинулись к западу, через Монмеди они теперь даже почту не получали. И лейтенант Кройзинг просил Бертина об услуге: отправить письмо и посылочку, первое — военному суду в Монмеди, вторую — в какое-нибудь почтовое отделение Германии.

— Смекаешь ли ты, сынок? Видно, лейтенант Кройзинг не желал доверить полевой почте и ее цензуре почтовые отправления с фамилией Кройзинга. Береженого бог бережет.

А Бертин мог рассчитывать при случае на благодарность лейтенанта. «Мой лейтенант, этот дьявол, ведь самый благородный парень в мире: никто еще не дал ему и понюшки табаку, не получив ответной услуги». Он сам, Зюсман, удостоился в день рождения кайзера портупеи вице-фельдфебеля и, наверно, еще последуют различные украшения в петлицу — все это дело рук Кройзинга. Зюсман вытащил из продуктового мешка два небольших пакета: один плоский, другой круглый, мягкий; в них, как он оказал, все наследство юного Кристофа Кройзинга.

— Мне, признаюсь, стало не по себе, — продолжает Карл Лебейдэ, — как-то даже страшновато: здесь, на ферме Шамбрет, молоденький унтер-офицер Кройзинг день за днем проводил последние месяцы жизни. Внизу, направо, в той долине, откуда, помнишь, тащили эти штуки с длинными, как у гуся, шеями, — французские орудия, что ли? — Бертин обещал ему отправить его письмо. И вот опять вынырнул Зюсман, помахивает старым барахлом и вновь наседает на Бертина. А ведь совершенно очевидно, что это злополучное дело не принесет добра никому, ни единой душе человеческой. Конечно, я как вежливый че-. ловек не говорю «нет» и беру посылочку…

— Где она у тебя? — спрашивает Паль.

— Вильгельм, как бы ты опять не сломал себе шею, уж больно ты прыток! Как только малый ушел, меня стали одолевать сомнения. А как бы ты поступил?

— Я? Подальше от этого дела!

— Почему?

Вильгельм Паль, упершись подбородком в грудь, смотрит в глаза приятелю: