Воспитание поколений

Задача сложная: авторы должны воссоздать в воображении читателя не только отчётливый, но и эмоционально окрашенный облик Бородина, очень скупо и осторожно пользуясь собственным воображением. Образ конструируется с помощью умелого и тонкого сопоставления, анализа, комментирования материала и ряда экскурсов, определяющих место Бородина в науке и искусстве того времени.

Бородин — химик. Можно рассказать о содержании его исследований, о значении их для науки того времени, и нам станет ясна эта сторона его деятельности. Но поможет ли это читателю воссоздать в воображении образ Бородина?

Авторы поступают иначе. Они дают широкую характеристику состояния химии в ту эпоху, показывают глубоко принципиальную борьбу научных направлений. Они рисуют образ учителя Бородина — крупнейшего химика Зинина, образы соратников и соседей Бородина по науке — Бутлерова, Менделеева.

Мы видим прогрессивность русской школы химиков, знакомимся с Бородиным, автором ряда исследований и в то же время деятелем определённого направления, борющимся за передовые идеи в естествознании. Характеристика химических работ Бородина поэтому оказывается и характеристикой его личности, его дружеских связей, его места в обществе и, наконец, его метода лабораторных исследований.

Рассказано обо всём этом и с превосходным пониманием существа работ — ведь Ильин по образованию инженер-химик, — и с темпераментом публициста, который обличает ретроградов в науке, ратует за прогрессивные течения.

Авторы словно вторгаются в научные споры того времени и делают их для читателя живыми, важными. Спор о химии дан не в безвоздушном пространстве, а в атмосфере общественных движений эпохи. Авторы напоминают о взглядах Герцена и революционных демократов на естествознание, о роли передовых русских деятелей науки в пропаганде материалистического мировоззрения.

Ведь Бородин работал не только рядом с Менделеевым, Зининым, Бутлеровым, но и рядом с Сеченовым, Мечниковым, которые в соседних областях естествознания вели такую же напряженную борьбу с идеалистическими воззрениями, тормозившими развитие пауки, как и передовые химики.

Широта, с которой авторы показывают научную работу Бородина, множество живых человеческих черт, то взятых из воспоминаний, даже из протоколов заседаний научных обществ, то вытекающих из сообщений о работе, встречах, поездках, — всё это приводит к тому, что перед нами не анализ химических изысканий Бородина, а образ учёного и человека. Он дан так отчётливо, что представляются уже ненужными, утяжеляющими повествование подробные сведения о некоторых химических исследованиях Бородина, интересные только специалистам. Их можно было и не включать в книгу, представление о Бородине от этого не потускнело бы.

Бородин — музыкант. И здесь то же: характеристика развития русской музыки, её особенностей по сравнению с западной музыкой той эпохи, история возникновения «Могучей кучки»; образы Балакирева, Мусоргского, Римского-Корсакова, Стасова — не статичные портреты, а люди, показанные в их развитии, в их взаимоотношениях.

Внутреннее содержание и особенности стиля музыкальных произведений Бородина раскрыты в том же плане, что содержание и методы научной работы: в их неразрывной связи с идеями времени, с тем пониманием значения самобытной русской музыки, которое воодушевляло всех участников «Могучей кучки». Бородин и его соратники положили в основу своей работы огромное богатство русского народного творчества. Не только в характере музыки, но и в выборе сюжета для оперы («Слово о полку Игореве»), в программе второй («Богатырской») симфонии выразилась глубочайшая связь творчества Бородина с народным искусством.

Несомненно, что мощь народа и скованность этой мощи — тема музыки Бородина. Поэтому авторы правы, когда говорят о связи музыкальных идей Бородина с общественным движением 60-х годов. Но нельзя согласиться с их утверждением, будто «в каждом музыкальном произведении есть какое-то содержание, какая-то программа».

Содержание, разумеется, есть, а программа, то есть связь произведения с определёнными образами (как, например, в «Буре» или «Ромео и Джульетте» Чайковского, в «Богатырской симфонии» Бородина), вовсе не обязательна. Отождествление понятий содержания и программы может внести путаницу в представления читателей о симфонической музыке.

Напрасно авторы пытаются определить программу первой симфонии Бородина на том основании, что известна программа второй. Программа первой симфонии не сохранилась просто потому, что её и не существовало. Зато авторы совершенно правы, когда пишут, что музыкальный язык первой симфонии — русский.

Страницы, посвящённые подробному анализу «Князя Игоря», дают представление о Бородине-композиторе не изолированное, а отчётливо связанное с образом Бородина-учёного, Бородина-человека.