Воспитание православного государя в Доме Романовых

В-третьих, во второй половине XVIII в. в русском образованном обществе стали процветать различные философские направления: французское Просвещение, английский деизм и др. Появились сочинения, настроенные на обличительно-полемический характер повествования в адрес Церкви и критику ее обрядовой стороны. Со временем в среде дворянства вошли в моду различные эзотерические учения, а верование в Иисуса Христа стало считаться крайним невежеством[222].

Платон, зная о глубоком проникновении масонского учения в придворное общество и не имея возможности прямо его обличать, стал облекать свои мысли в поэтическую форму. Например, описывая «черную храмину», где вольные каменщики совершали свои ритуалы, он отмечал, что ужас наполняет все ее углы и все говорит ясно, что «…здесь царствует тление и жизнь поглощена смертью. […] Се есть печальное, но живое изображение души человеческой, умершей для жизни Божией и предавшейся смерти грехопадения»[223].

Перед придворным проповедником, таким образом, вставала непреодолимая задача: нужно было лавировать между «интеллектуальной модой» в среде образованного сословия и своим долгом христианского пастыря. Более того, Платон старался не противопоставлять людей образованных и людей верующих и пытался в своих проповедях в контекст философии Просвещения органично встроить христианское вероучение, стараясь доказать возможность такого синтеза и того, что наука и религия не противоречат друг другу[224].

В это же время в общеобразовательных учреждениях России стало постепенно вводиться преподавание Закона Божия как обязательного предмета. Однако его значение в то время было невелико. Законоучителям предписывалось кратко излагать ветхозаветную историю, не вспоминать о Страшном Суде и вечных муках, ибо «ничто так не вредит детям, как устрашение их грозительными рассказами о мучениях во аде»[225]. Но сами педагоги, зараженные всеобщей модой, «постоянно смеялись над всем русским, особенно над русскими церковными обрядами»[226].

При таком отношении к Церкви духовенство в то время не было привилегированным сословием. «Может быть, у некоторых едва ли есть человек униженнее, как совершитель Божественных Тайн, – писал Платон с горечью. – Презренный смехотворец, шут развратного зрелища удостаивался большего почтения, нежели священник»[227].

Но особенно сложной для Платона была задача преодоления, с одной стороны, нравственной лени и разврата, царивших при дворе, и с другой стороны – так называемого куртизанства. Как писал известный монархист Лев Тихомиров, «куртизанство, которое стремится извлекать выгоды путем лести, угождения, потворствования слабостям, может окружать будущего царя еще в его детстве. С другой стороны, немало примеров и обратного, грубо ожесточающего отношения к царственному ребенку, быть может, даже из желания выставить перед родителями свое непричастие куртизанству»[228].

Было очевидным, что будущий император рос в обстановке, ему не дружественной. Детство его было почти сиротским, хотя и протекало в роскоши. Павел не знал родительской любви, а после смерти отца совсем замкнулся в своих переживаниях. Он еще не умел по малолетству осознавать происходящее в его семье и государстве; не знал, что если бы Екатерина Алексеевна следовала закону, то она могла бы занимать престол лишь до его совершеннолетия, а до этого срока была бы только регентшей. Но он постоянно чувствовал недоверие к нему со стороны матери, всегда боявшейся лишиться престола. По мере взросления он начинал понимать, что переворот был организован гвардией, его отец и законный правитель был свергнут насильственно, а главные пособники воцарения его матери осыпаны ее милостями и щедротами. При этом фавориты Екатерины, плотным кольцом окружавшие трон, относились к Павлу как к ребенку, но без уважения, подобающего наследнику престола.

Избалованные, беспечные царедворцы, легко усвоившие атмосферу парижских салонов и ведущие рассеянную жизнь, не способствовали здоровому воспитанию наследника. Придворные его не слишком стеснялись. Порой за столом, куда приглашали и его законоучителя, велись двусмысленные разговоры, мало предназначенные для ушей мальчика. Вечером наследника водили в театр на представления французских комедий, сюжеты которых крутились вокруг любовных интриг, одураченных опекунов и мужей-рогоносцев[229].

Фавориты императрицы также часто подавали наследнику примеры нравственного распутства. Например, Григорий Орлов однажды предложил маленькому Павлу нанести визит фрейлинам, после чего наследник «вошел в нежные мысли и в томном услаждении на канапе повалился», а потом стал искать во французском энциклопедическом словаре слово «любовь»[230].