Воспитание собак (сборник)

Вернувшись в Альтенберг в конце июня, я сразу пошел в сад повидаться со Стаси. Едва я начал подниматься на веранду, как Стаси и динго бросились мне навстречу с той свирепостью, на которую способны только собаки, лишенные свободы. Я остановился на верхней ступеньке, а они приближались с рычанием и лаем, так как ветер относил мой запах в сторону. Я решил проверить, когда они узнают меня зрительно, но до этого дело не дошло. Внезапно Стаси учуяла меня, и дальнейшего я никогда не забуду: она резко остановилась и замерла, как статуя. Шерсть у нее на загривке еще стояла дыбом, уши еще были прижаты, а хвост опущен, но ее ноздри уже широко раздувались, ловя весть, которую нес ей ветер. Затем шерсть легла, по телу пробежала дрожь, и она поставила уши торчком. Я думал, что она кинется ко мне вне себя от восторга, но этого не произошло. Душевные страдания, которые были настолько интенсивны, что изменили всю ее личность и заставили такое восприимчивое существо на много месяцев забыть все правила поведения, не могли исчезнуть без следа в одну секунду. Задние ноги Стаси подогнулись, морда задралась, горло задергалось, и многомесячные муки нашли уход в жутких и тем не менее прекрасных звуках волчьего воя. Она выла долго, не меньше полминуты, а потом молнией кинулась на меня. Я оказался в центре тайфуна собачьей радости. Она прыгала мне на плечи, чуть не сорвала с меня пиджак - она, Стаси, сдержанная, корректная, обычно ограничивающаяся свое приветствие легким помахиванием хвоста, а для выражения любви клавшая голову мне на колени, не больше; она, молчаливая Стаси, теперь свистела, как паровоз, и визжала даже еще более пронзительно, чем минуту назад выла. Потом она отпрыгнула в сторону, подбежала к калитке и оглянулась на меня через плечо, умоляя, чтобы я ее выпустил. Для нее само собой разумелось, что с моим приездом ее арест кончился и она опять может вести прежнюю жизнь. Как не позавидовать крепости этой нервной системы! Душевная травма, едва ее причина исчезла, не оставила никаких следов, кроме тех, для уничтожения которых достаточно было повыть полминуты и полторы минуты исполнять пляску восторга, после чего собака уже готова была вернуться к нормальному существованию!

Когда я направился в дом, жена, увидев, что рядом со мной бежит Стаси, вскрикнула: "Боже мой! Куры!" Но Стаси даже не взглянула на кур. Вечером, когда я взял ее в комнаты, жена предупредила меня, что Стаси теперь "не следит за чистотой". Однако манеры Стаси вновь стали безупречными. Она по-прежнему помнила и исполняла все, чему я ее обучил, то есть была точно той же собакой, какой ее сделали неполных два месяца занятий со мной. В течение девяти месяцев глубочайшей собачьей тоски она преданно сохраняла все, что получила от меня. И теперь для Стаси начались недели ничем не омраченного блаженства. Во время летних каникул она была моей неразлучной спутницей, и мы почти ежедневно совершали длинные прогулки по берегу Дуная, и иногда и купались. Но всему наступает конец, и, когда пришла пора упаковывать чемоданы, возникла опасность, что уже описанная трагедия повторится вновь. Стаси притихла и уныло ходила за мной по пятам. На сей раз тот бесспорный факт, что собака не понимает смысла человеческих слов, стоил бедняжке Стаси немало мучений. Я решил взять ее с собой, но не мог объяснить ей этого. Сколько ни повторял я ей, что не брошу ее, она все время оставалась в крайне нервном напряжении и не отходила от меня ни на шаг. Однако под конец мне все же удалось вывести ее из этого состояния. Незадолго до отъезда Стаси снова уединилась в саду, по-видимому, с теми же намерениями, что и в прошлый раз. Я оставил ее в покое до самой последней минуты, а затем позвал таким голосом, каким обычно звал на прогулку. Тут она все поняла и в восторге запрыгала вокруг меня.