Воспитание воли

Казалось бы, студент может найти поддержку во мнении товарищей. К несчастью, как мы уже видели, это мнение немногого стоит: говоря вообще, в студенческих кружках прославляется (по крайней мере на словах) все, что угодно. — только не труд. Если молодой человек, чтобы поступать честно и разумно, нуждается в таких стимулах, как похвалы других молодых людей, он может рассчитывать разве что на поддержку маленькой группы из двух-трех человек, старательно выбранных из числа остальных. Студенту, который решился сделать из своей жизни что-нибудь получше изображения в лицах песен Беранже или стихотворений Альфреда Мюссэ, всегда легко, если он захочет, может найти и даже создать себе благоприятную для своих целей среду. Из наших лицеев выходит немало молодых людей с высокими стремлениями. Но, как говорит Милль: «Благородство чувств у многих натур — растение нежное, которое вянет от враждебных влияний... у большинства молодых людей это растение погибает очень легко, если только род их занятий и общество, в которое они попадают, не благоприятствуют проявлению благородных свойств их натуры... человек утрачивает свои благородные стремления, как утрачивает интеллектуальные вкусы, потому что у него нет времени или желания их культивировать, и предается низменным удовольствиям не потому, чтобы они ему нравились, а потому, что эти удовольствия — единственные, легко достижимые, и скоро они сделаются единственными, которых он будет способен искать (Утилитарианизм)».

Таким образом, низкий нравственный уровень студенческой массы является одной из серьезных причин, затрудняющих воспитание воли, и для молодого человека, задающегося более или менее высокими целями, лучший выход из этого затруднения — это подобрать себе трех-четырех товарищей по душе или примкнуть к уже образовавшемуся кружку студентов, решившихся работать сообща в интересах саморазвития.

Вот где профессора могли бы играть огромную роль, если бы они понимали всю серьезность своей задачи и сознавали, каким авторитетом они могли бы быть для студентов. К сожалению, благодаря господствующим заблуждениям по вопросу о значении высшего образования, большинство из них не понимает своих обязанностей. Все говорят и повторяют, что обязанности университетского профессора существенно разнятся от обязанностей преподавателя лицея. По установившемуся мнению, последний — прежде всего воспитатель, а первый — ученый. Дело последнего — влиять на детскую душу, вылепить ее по готовому образцу, если хватит умения, тогда как отличительным признаком первого должна быть невозмутимая безучастность изыскателя, которому дорога только истина.

Я нахожу это воззрение положительно чудовищным. Начать с того, что оно принимает за доказанные невозможные положения: оно предполагает, что профессор — ученый, у которого нет других обязанностей, кроме его обязанностей по отношению к науке. Такое положение можно было бы допустить, если бы профессора жили исключительно наукой, своими открытиями, если б они были изолированы от мира в своих лабораториях или рабочих кабинетах.

Но дело стоит не так. Профессор, несмотря на свое высокое звание, каждый месяц является в казначейство за жалованием. Этот незначительный акт, почти не требующий времени и возобновляемый всего двенадцать раз в год, делает, однако, то, что ученый стушевывается и на первый план выступает профессор, на котором лежат обязанности не только по отношению к науке, но и к учащимся, студентам.

Чтобы вполне уяснить себе эти обязанности, надо знать, что чувствует молодой человек, поступая в университет; надо изучить его душевное состояние. И я думаю, что я его изучил. Материалом мне послужили в этом случае, во-первых, личный опыт, беспристрастная оценка моих собственных чувств в первые дни моего студенчества; во-вторых, письма моих бывших товарищей — письма, в которых все они жалуются на одно и то же; затем ответные письма нынешних студентов к их товарищам, пославшим им, по моей просьбе, целый ряд искусно замаскированных вопросных пунктов, и наконец признания некоторых студентов мне лично, частью вызванные мною самим в дружеской беседе, частью вырвавшиеся сами собой в приливе откровенности, частью высказанные в простоте души в двух-трех наивных, но характерных для зоркого наблюдателя словах.