Воспитание жизнью

Я стиснул зубы и промолчал.

«Только не волноваться, — успокаивал я себя. — Неприятностей сегодня было достаточно».

— Ты уже со всеми попрощался? — спросила мать.

— Да, мама, — тихо ответил я.

— Мы ждали тебя к ужину, мой мальчик, но ты не пришел. Вот мы и поужинали без тебя.

— Я не мог прийти раньше, мама.

— Когда есть невеста, для матери времени не остается! — крикнула из кухни слышавшая наш разговор Анна.

Какое-то время было тихо. Только на кухне Анна гремела посудой. Мать склонилась над вязаньем. Я пил не спеша кофе.

Проходя мимо меня, Анна неожиданно заметила:

— Не чмокай так, Фреди!

— Могу я пить, как мне хочется?

— Ты должен прислушиваться к моим замечаниям.

— Оставь меня в покое хотя бы сегодня!

Мать с упреком посмотрела на нас:

— Дети, ну что вы опять ссоритесь!

— Мне надоели придирки Анны! В конце концов, я уже взрослый!

— Ты еще ребенок, — ответила Анна.

Этого только не хватало. Ребенок! Я каждый день ремонтирую кузнечные прессы мощностью до трех тысяч тонн, работаю наравне со взрослыми, зарабатываю, как взрослый, скоро буду солдатом, а здесь, дома, ко мне относятся, как к ребенку. Это уж слишком!

Я стал думать, как лучше отомстить сестре. И вдруг меня осенило.

Когда Анна еще раз прошла мимо меня, чтобы убрать со стола оставшуюся посуду, я стал принюхиваться.

— Боже, какой у нас сегодня запах!

Анна вздрогнула:

— Запах?

— Да. В комнате чем-то пахнет. — Я старался сохранить каменное выражение лица.

— Да чем здесь может пахнуть?

— Чем?.. Постой-ка, пахнет рыбой…

Анна побледнела.

— Какой рыбой? — пролепетала она.

— Ну да, рыбой. Селедкой и так далее… — Анна стала еще бледнее. — Ты, наверное, опять притащила домой весь рыбный кооператив?

Сестра растерялась и сразу не нашлась, что ответить. Полный злорадства, я видел, что поразил ее в самое сердце, ибо чистоплотность Анны вошла в поговорку. Я до сих пор с ужасом вспоминаю те годы, когда она каждый вечер драила меня в тазу мылом послевоенных лет, содержащим много песка, или жидким мылом, которое отец приносил с завода.

Вдруг Анна напустилась на меня:

— Так вот твоя благодарность за все то, что я для тебя сделала! Я слишком хорошо к тебе относилась! Кто столько лет содержал твои вещи в порядке? Я! Кто каждый день готовит тебе обед и ухаживает за тобой, как за князем? Я! Кто убирает за тобой? Я! Только я! И, несмотря на все, ты так со мной разговариваешь! Я не жду от тебя благодарности, но неужели я не заслужила чуть больше любви и внимания?!

После этих слов она бросилась на кухню и захлопнула за собой дверь. Я услышал ее рыдания. Наступило тягостное молчание. Я почувствовал, что зашел слишком далеко.

— Как ты можешь быть таким дерзким со своей сестрой, мой мальчик? — тихо проговорила мама.

— Пусть она не пристает ко мне! — не сдавался я.

— И все же тебе не следовало бы так разговаривать. Она всегда нежна с тобой. Ты же весь в отца. Он порой тоже был груб.

Мне до сих пор неприятно вспоминать, что я тогда ответил матери.

— Это невыносимо! Как мне все осточертело: наставления, упреки! Как я рад, что завтра все кончится, что я уеду отсюда далеко-далеко! Какое счастье, что я уезжаю в армию! — И, хлопнув дверью, я вышел.

Было темно. Газовые фонари распространяли слабый желтоватый свет.

Я остановился в конце переулка возле столба с объявлениями, где обычно прощался с Анжелой. Отсюда до ее дома было всего несколько шагов. Не пойти ли к ней?..

Я сделал несколько шагов по направлению к ее дому. Царила тишина. Только из открытого окна на втором этаже неслись звуки музыки. А с главной улицы время от времени доносилось шуршание проезжающих машин.

Неожиданно я оказался перед знакомой дверью. Перешел на противоположную сторону, где было темнее, и посмотрел наверх. На третьем этаже, где жила Анжела, горел свет. На душе у меня было тяжело.

И почему все так получилось? Правда, мы и раньше часто ссорились, но в основном все же ладили. И сегодня, на озере, мы должны были помириться, но не помирились. Почему? Может быть, Анжела хотела, чтобы наши пути разошлись?..

Не виноват ли здесь ее отец? Или тетя? Отец Анжелы архивариус, а я простой слесарь. А что, если отец сказал Анжеле: «Послушай, дитя мое, ты же из приличной семьи. Надеюсь, ты не свяжешься с пролетарием…»

Мне хотелось подняться на третий этаж, ворваться в ярко освещенную комнату, предстать перед господином архивариусом, ударить кулаком по его пыльному письменному столу и громко сказать: «Добрый вечер, господин Петерман. Я — Альфред Беренмейер, друг вашей дочери! Я люблю вашу девочку и хочу на ней жениться. Если вы станете возражать — сделаете нас несчастными. А этого вы наверняка не хотите, господин Петерман! Ведь вы же культурный человек. К тому же на карту поставлено счастье вашей единственной дочери. Вы ведь тоже когда-то были молодым, господин Петерман!..»

Может быть, моя любовь к Анжеле не была достаточно глубокой? Может быть, мне не хватило смелости? Во всяком случае, я не пошел наверх к господину Петерману.

Вместо этого я сунул два пальца в рот и подал условный сигнал — два коротких и два длинных свистка.

Тюлевая занавеска не шелохнулась.