Воспитанник орков 1 (СИ)

Норги встретили противника стеной обнаженной стали и щитов и, наверное, путь абордажников закончился бы на сходнях, но в воздух взлетели новые веревки с крючьями, а в тылу у пиратов оказался отборный десяток во главе с самим Шумбатаром.

Стоны смертельно раненых могут пересилить даже шум боя, а вопли тех, кто участвует в рукопашной, перекричат звон стали. Но бой шел молча. У орков не принято укреплять силу воинственным кличем. Видимо, у норгов тоже, или пираты все поголовно были немыми. Противники бились молча, окропляя каждый шаг свежей кровью, устилая палубу пиратского корабля трупами. И, кроме звона клинка о клинок, треска пробитых щитов и шелеста пробиваемых шлемов, иных звуков не было. Лишь иногда кто—то — не разобрать, орк или норг, падал за борт, где уже кружились акулы, привлеченные ожиданием смерти и запахом свежей крови. Чайки, которых так любят воспевать поэты, покачивались на волнах, искоса поглядывая на опасных соперниц, надеясь, что их излюбленное лакомство — человеческие глаза, им все же достанутся.

Но молчаливый бой был даже страшнее шумной схватки, потому что в нем было что—то неправильное.

Акулы пировали, отталкивая друг друга, норовя отхватить от еще живых тел самые сочные куски плоти, а те, кто был жив, вынужден был сходить с ума от собственного бессилия.

Данут с тихим бешенством смотрел, как на палубе пиратского судна умирают его друзья, со злостью осознавая, что привилегия рулевого и звание лучшего кормщика имеет обратную сторону — во время боя ему и двум десяткам гребцов запрещено покидать собственную галеру. Умом—то он понимал, что так нужно. В морском бою может случиться всякое. Может получиться и так, что абордажная бригада станет спасаться бегством. Или вражеские матросы попытаются захватить их корабль. Вот тогда гребцы смогут сменить весла на оружие. Но не раньше. Посему, железное правило — на галере всегда остаются те, кто будет ее охранять и кормщик, готовый увести судно в минуту опасности. И, не дай Единый, если с Шумбатаром что—то случиться, командовать придется человеку. Но одно дело понимать умом, а вот сердце говорило другое. Хотелось схватить боевую секиру и рвануть по сходням на вражеский борт, где можно рубить направо и налево, сводя счеты с убийцами отца и всех тех, кого он когда—то любил.

Слабо утешало, что тяжело не ему одному. Вон, парни на веслах напряжены, словно натянутая тетива, мышцы на руках вздулись от напряжения больше, чем во время гребли. И, несмотря на то, что кисти крепко держат весло, гребцы готовы броситься на помощь друзьям. Уши навострены в ожидании сигнала. Вдруг да Шумбатар решит бросить в бой последний резерв?

Бух! Корпус вражеского корабля сотряс новый удар, когда в нее впился клюв еще одной галеры и, новая абордажная команда, азартно прыгнула на его палубу. Когда же третья «ласточка» присоединилась к двум первым, то шансов на спасение у норгов не было.

Данут укрепил руль, на всякий случай проверил уключину — не расшатана ли. Убедившись, что все в порядке, вытащил и собственное оружие — лук и стрелы, к которым он с недавних пор пристрастился. Взяв одну стрелу в зубы, наложил другую на тетиву, приготовился.... Ну, вдруг в поле зрения попадет какой—нибудь зазевавшийся норг.

Гребцы сидели спиной к чужому кораблю, но хороший воин имеет глаза на затылке (А умный только посмотрит на рукоять весла, отполированную до зеркального блеска, чтобы увидеть, что творится сзади.) Впрочем, не суть важно. Кажется, парни сейчас завидовали кормщику лютой завистью, потому что сами не имели права отвлечься и выпустить из рук весло.

Данут так внимательно смотрел на мелькающие над бортом руки с оружием, друзей в кожаных доспехах, головы в шлемах и без, надеясь уловить момент и пристрелить хотя бы одного пирата, что едва не пропустил момент, когда на планшир вскочил мужчина. Он был столь непохож на норга—пирата, или на боевого мага, что парень на какое—то время растерялся — ни доспехов, присущих воину, ни долгополого балахона, символизирующего профессию волшебника. Самый обычный дядька, не молодой, и не старый, в излюбленной одежде рыбаков — кожаных штанах и кожаной куртке. И, что—то до боли знакомое было в этом человеке.

Юноша вскинул лук, выцеливая вскочившего на планшир и тут, сощуренный глаз заслезился, а руки затрястись. Перед ним был ... отец.

Отец, которого он собственноручно похоронил несколько месяцев назад, водрузив на его могилу огромные камни, протягивал руки к сыну и что—то бормотал на неизвестном языке. Звуки обволакивали мозг, наполняли его — вначале, странным безразличием, сменяющимся ненавистью к своим братьям, предавших его, готовых отдать его людям! Это не братья сидят сейчас на скамьях! Братья не отдадут своего брата самым страшным существам на земле — людям, убивающим младенцев и пьющих кровь из свежих ран воинов Шенка! Убей предателей!

«Люди — самые страшные существа?! С чего это вдруг? — вскинулся Данут, мгновенно очистив мозг от обволакивающей дряни. — Ах ты, скотина волшебная!»