Воспитанник Шао. Том 2. Книга судьбы

На демонстрации человек двенадцать заметил. И наверняка столько же в резерве было. Если такие опытнейшие бойцы, как Сен, Мин, Хан Хуа в Латине, значит и Карающий Глаз с ними. Где они все сейчас? Что-то видно не по плану у них получилось, если Сен Ю один, без прикрытия, остался. Среди поднимающихся по трапу пассажиров не было ни одного китайца. Даже японца, вьетнамца, таиландца. Неужели он один останется на корабле? В душе надеялся, что кто-нибудь из братьев обязательно объявится. Оставалось теперь присмотреться к обслуживающему персоналу, команде. Может среди них кто-то окажется из своих. Для Сен Ю надо каждые сутки менять каюту. Без посторонней помощи это будет проблематично. Странно: даже полиция не проявила интерес к носилкам.

Значит американец все же имеет достаточно большую власть, если по необходимости может воздействовать на власти чужой страны.

Раздался долгий оглушающий рев сирены корабля. Корпус вздрогнул и вся махина огромного лайнера медленно начала отчаливать от пирса, буксируемая юркими старенькими катерами. Чем больше и шире становился просвет между кораблем и стенкой причала, тем что-то более родное, чем думал Рус, оставалось на удаляющемся берегу. Берег, который не принес ему спокойствия, будничьего удовлетворения, но который дал ему жизненный опыт такой глубины и понятия, что Рус, сравнивая себя с годами трехлетней давности, по-взрослому понимал, что теперь за все он может и должен отвечать сам. Понял суету жизни в той степени, которую видел вокруг. И что детская предубежденность, наивность из него выветрилась, как застоявшийся воздух из детской комнаты. Он уже не прятался за обстоятельства, за вверенных ему людей, начинал разбираться в них, понимать двойные стандарты предложений и нюансы сказанного. И как ни была эта сумбурная жизнь в большой степени неправой, опасной, что-то имелось в ней такой, что притягивало полнотой осмысливания, сложностью и неординарностью, неоднозначностью прожитого дня. И где ты уже ощущал себя не бездушным стволом в широком поле, но полноценной мыслящей, нужной фигурой. Где обида на какие-то обстоятельства перевешивалась массой полезных мелких вопросов. От этого исходила необъяснимая полнота, значимость жизни, удовлетворение за содеянное, за помощь, которую смог оказать многим людям. Видел искреннюю радость на их лицах, слезы счастья. И тогда монах терял свою аскетическую холодность и тоже радовался за людей с той радостью ребенка, когда, казалось, что выше уже счастья и быть не может.

Ему стало немного грустно. Грустно, как тому же ребенку, покидающему обжитое родное место. И только опасность предстоящего плавания не позволяла Русу на долго уйти в меланхолию, предаваться собственным слезным чувствам. Если нет на корабле союзников, значит в достаточном количестве затаились враги. Эта аксиома заставляла его забыть себя и вернуться к суровой действительности. Прикидывал: ну судне около тысячи человек пассажиров и команды. Даже не представляется возможным, как можно из такой толчеи вычислить противника. Семь палуб, рабочие помещения, трюмы. Сложнейший лабиринт ходов, полностью известных только командиру, помощникам, боцману.

Больше никто не мог знать толком все закоулки корабля. Но Рус надеялся, что он сам пока еще не под наблюдением. Сен Ю открыт для врага. На него они и будут рассчитывать, вычисляя Руса. Здесь они должны засветиться. Семь суток не так уж много. Медлить и выжидать противнику не приходится. Русу нужно только самому постоянно и внимательно следить за палубой и за коридором с остальными каютами.

Если что случится опасное, он примет бой, как не раздумывая принимал до этого. Сейчас надо идти в каюты: раненый и сопровождающие видно уже там. Проверить, подстраховать, изучить пассажиров на палубе. Да и мало ли еще что.

Через два часа Рус вышел из своей каюты. Прошелся по коридору.

Пароход вышел уже из порта на внешнюю воду и полным ходом шел к Африке. Все пассажиры на верхней палубе, любуются удаляющимся берегом.

На нижних палубах было пусто. Тоже поднялся наверх. Отдыхающие под легкую лирическую музыку фланировали в беззаботном безделье, томно любуясь темнеющим небом вечернего заката. Скоро основная масса начала разбредаться по барам, кинозалам, игровым помещениям. Неспеша, посматривая на пассажиров, двинулся и Рус на свою палубу. Прошелся до конца коридора, развернулся. Вышла Дина. Ее большие детские глаза прятались в пышных ресницах, почему-то всегда опасаясь полностью раскрыться.

— Дина, старайся не стоять у этой двери. Проходи всегда немного дальше. Не давай противнику возможность догадаться, где может быть раненый.

— А разве опасно, что мы на корабле? — девушка зарделась легким румянцем, но страха в ее мягком взгляде не было.

— Не знаю. Но опасаться и предохраняться всегда нужно.

Дина смиренно улыбнулась.

— Это женщинам нужно предохраняться.

Но Русу такие смысловые тонкости, тем более на испанском, были не под силу и он вполне серьезно предупредил:

— Кроме нас самих никто нас не убережет.

— Так можно говорить?

— А разве я не так что сказал?