Воспламеняющая

Кэп внезапно бросил бокал в камин, где он разлетелся вдребезги, словно граната. Сдавленный звук – рыдание – вырвался из пережатого горла, будто какая-то гниль, которую следовало вытолкнуть любой ценой. Кэп заставил себя пересечь комнату (нетвердой походкой, как на ходулях), схватил ручку сумки для гольфа (внутри что-то двигалось и шуршало… шуршало и шипело) и накинул на плечо. Собрав всю волю в кулак, отнес сумку в темный подвал, напоминавший пещеру. Лицо Кэпа застыло маской страха и напряжения, лоб усеивали крупные капли прозрачного пота.

Ничего в ней нет, кроме клюшек для гольфа, ничего нет, кроме клюшек для гольфа, вновь и вновь твердил его разум, и на каждом шагу Кэп ожидал, что нечто длинное и коричневое, нечто с черными глазами-бусинками и маленькими острыми зубами, сочащимися ядом, выползет из сумки и вонзит двойные шприцы смерти ему в спину.

Вернувшись в гостиную, Кэп почувствовал себя гораздо лучше. Если не считать выматывающей головной боли, он чувствовал себя гораздо лучше.

Вновь мог связно мыслить.

Почти.

Он напился.

И утром вновь чувствовал себя хорошо.

Какое-то время.

15

Ветреный вечер понедельника Рейнберд провел, собирая информацию. Тревожную информацию. Первым делом он поговорил с Ниари, который дежурил у мониторов, когда прошлым вечером Кэп заходил к Чарли.

– Я хочу посмотреть видеозаписи, – сказал он.

Ниари спорить не стал. Отвел Рейнберда в маленькую комнату, расположенную в конце коридора, усадил за просмотровый аппарат «Сони», позволявший увеличивать изображение и останавливать запись, принес ему все воскресные кассеты. Порадовался, что избавился от Рейнберда, и надеялся, что тот не вернется, чтобы потребовать что-то еще. Ему вполне хватало девочки. А Рейнберд, эта рептилия, был куда хуже.

Каждая кассета длилась три часа и маркировалась с 0000 до 0300 и так далее. Рейнберд нашел визит Кэпа и просмотрел его четыре раза, шевелясь лишь для того, что промотать пленку к тому месту, где Кэп говорил: «Что ж, мне пора. Но мы будем видеться, Чарли. И не волнуйся».

Однако на пленке хватало и других тревожных вещей.

Рейнберду не нравилось, как выглядел Кэп. Он заметно постарел. Временами, обращаясь к Чарли, терял нить разговора, напоминал человека на грани старческого маразма. Взгляд Кэпа стал мутным и странным образом ассоциировался у Рейнберда с неврозом военного времени, который его сослуживец метко окрестил «дома нету никого».

Думаю, я смогу все устроить… к среде. Да, к среде – обязательно.

И с чего, скажите на милость, такие слова?

Подобное обещание, по мнению Рейнберда, однозначно гарантировало, что экспериментов больше не будет. Напрашивался очевидный вывод: Кэп вел свою игру, интригуя в лучших традициях Конторы.

Но Рейнберд в это не верил. Кэп не выглядел интриганом. Он выглядел человеком, у которого совсем съехала крыша. Взять, к примеру, фразу об отце Чарли, игравшем в гольф. Совершенно неуместную. Никак не связанную ни со сказанным до, ни со сказанным после. Рейнберд обдумал идею о том, что это кодовая фраза, но отбросил ее. Кэп знал: все, происходящее в комнатах Чарли, записывается, а потом тщательно просматривается. И конечно, при необходимости сумел бы замаскировать эту фразу наилучшим образом. Фразу насчет гольфа. Она просто зависла, бессмысленная и странная.

А ведь оставалось еще одно, последнее.

Рейнберд вновь и вновь прокручивал этот отрывок. Кэп останавливается. Да, чуть не забыл. Что-то протягивает девочке, та с любопытством смотрит, убирает в карман халата.

Под чуткими пальцами Рейнберда, нажимающими кнопки видеомагнитофона, Кэп полдесятка раз произнес: Да, чуть не забыл. Полдесятка раз передал что-то непонятное. Поначалу Рейнберд думал, что это пластинка жевательной резинки, потом воспользовался «крупным планом» и «стоп-кадром». И пришел к логичному выводу, что Чарли получила записку.

Кэп, да что за хрень ты затеял?

16

Остаток вечера и первые часы вторника Рейнберд провел у компьютера, «скармливая» ему всю информацию, какую только мог найти, о Чарли Макги, стараясь выявить закономерность. Ничего не выходило. От напряжения разболелась голова.

Он уже собрался выключить свет, когда в голове внезапно сверкнула новая, невесть откуда взявшаяся мысль. Может, причина не Чарли, а ее отец, это пузатое обдолбанное ничтожество?

Пиншо. Пиншо непосредственно занимался Энди Макги, и на прошлой неделе Герман Пиншо покончил с собой одним из самых кровавых способов, какие только мог представить Рейнберд. Очевидно, психическая неуравновешенность. Очевидно, сумасшествие. Съехала крыша. Кэп везет Энди на похороны… немного странно, если по-настоящему об этом задуматься, но ничего особенного.

А потом Кэп начинает чудить… Говорит о гольфе и передает записки.

Это нелепо. Он весь вышел.