Воспоминание о счастье, тоже счастье…

Не опасаясь эпатажа, понаделал я в стенах дыр и представил на всеобщее обозрение пустые их проемы, уверяя всех, что это осознанно новая форма искусства. И принял участие в торгах, для дураков, неистово критикуя всё, что сам и предлагал.

Я искусством торговал и веянием эпохи, в этом же искусстве, прослыл…

Сестра моя, Сарина, время от времени навещает меня с той самой, обаятельной Аурелией, ставшей уже теперь очаровательной, не позабывшей, однако, своего «птичьего» дядюшку девушкой; балую я их обеих, без ведома отца, продолжавшего утверждать, что так и не удалось мне оставить службы у Сатаны, коль скоро продолжаю продавать похотливые эти и зловонные картинки. Да благословит его Господь!

Что до сатаны, то восемьдесят девятый год стал и впрямь его; дебют моей карьеры совпал с лучшим из времён: низвергая рекорды, полыхали цены, и я много продавал. И пускай в девяностом эйфория та уже шла на спад, успехи мои стали столь впечатляющими, что я прошёл в ту, в высшую, категорию, где тыкать уже недопустимо.

Была у меня ещё одна мечта, такая же, впрочем, сумасбродная, как и прочие, и рассчитывал я урвать ту мечту не без помощи Шадии, палочки-выручалочки моей. Хотелось мне лет этак через несколько купить, как бы венчая нынешнюю свою карьеру, пусть и самое крохотное, но настоящее полотно Клода Моне;из тех, что написаны им между пятнадцатым и двадцатым годами. Да вы его знаете, это же те самые прелестные кувшинки; они же и зовутся так же как та чаровница, которой отдано четыре года моей жизни: Нимфея — её имя. Ну, так хотелось мне ей его подарить!..

Слышу, как мурлычет она приевшуюся, наивную детскую песенку « Pandi, Panda» Шанталь Гойи [35], но поёт ту песенку на свой лад, и с другими словами:

Панди, Панда,
дочь с отцом
порубили на кусочки
брата, мать, сестру…
Панди, Панда,
дочь с отцом
надоевшие останки
предали костру
Ля ля ля ля ля
Ля ля ля ля ля…

Друзей я не растерял, Розарио в их числе, первый среди них. Художники, чьи картины продаю, заходят; и стол и кров находят у нас, Шадия же готовит самый вкусный в мире кускус. Да и мы бываем званы, а как же…

Тут вот, совсем недавно и нежданно-негаданно, пригласили нас на костюмированное мексиканское празднество. Странная, скажете, затея для Брюсселя; история и вправду забавная. Хозяин той вечеринки, известный коллекционер, проводя в Мексике медовый месяц, подарил юной и очаровательной супруге своей восхитительное платье, принадлежавшее Фриде Кало, мексиканской художнице, отмеченной не только и не столько талантом, сколько невероятным мужеством, с которым та переносила свалившийся на неё тяжкий физический недуг [36]. Замужем она была за не менее именитым Диего Ривера, супружество их сокрыто под вуалью мистики.

По возвращении в Бельгию стало понятно, что наряд в повседневном контексте носить совершенно невозможно: выйди она, и сама по себе красавица из красавиц, да ещё в этаком наряде — бархат цвета бордо, синий, словно майская ночь шелк, тончайшее кружево и вышивка — тут же стало бы очевидным, что либо она из иного времени, либо платье её шито к постановке некой античной пьесы.

Но, не тут-то было, так просто муженька её из седла не вышибешь: пожелав, ни с чем не считаясь, потрафить жене в исполнении её желания воплотиться в избранный образ, под торжества в честь её снял он в наём великолепный замок ЛяЮльп [37]. Когда же сотни с три приглашенных на празднество — мужчины все в сомбреро, женщины в мантильях — собрались воедино, по парадной лестнице с великолепными мраморными ступенями вышла навстречу к ним… нереально правдоподобная Фрида Кало.

То был красивейший из праздников, на каких мне довелось бывать; увеселения готовились лучшими из бельгийских мастеров своего дела. И будто рентгеном пронизало гостей, всех до единого, исходившими от супругов лучами счастья — любили они один другого и могли позволить себе о том заявить.

Да пребудут они во благе, и хотелось бы мне, чтобы все влюблённые на Земле имели такие же права, на праздник в честь народившихся в их душах чувств. Искренно желаю того.

Опасаясь возможной сумятицы в ваших сердцах, спешу заверить вас, что Шадия стала, конечно, моей женой, не взирая на то, что и запоздало узнала о том, и несмотря на довольно скромное место, отведённое ей в повествовании моём; надеюсь, что у меня ещё хватит времени написать о ней целую библиотеку, поскольку она того заслуживает.