Воспоминание о счастье, тоже счастье…

Говорят, умирать всегда рано. Только умирают и запоздав, когда вроде бы всё уж позади, да рассуждать о том самому не с руки. Может, кто и думает так, да есть ли право у него прийти к вам и сказать: «Ты знаешь, друг мой милый, как ты мне дорог, но знаю я доподлинно, что время пребывания твоего на земле истекло и пристало тебе в дорогу собираться, место своё уступить другому, кто распорядиться выпавшей удачей лучше тебя сможет; такова жизнь… это я тебе для твоего же блага говорю, чтобы память о тебе светлой сохранилась, ты её такой оставить можешь ещё… веришь мне или как?»

Умереть вам в самый подходящий тому момент могут и не дать, что и случилось с бабушкой моей по отцовой линии, перебравшейся к нам в Бельгию после кончины Папы Лино, о нём я вам уже рассказывал. Было ей восемьдесят шесть, и была она полна жизни. Возле больничной её койки постоянно находился кто-то из остававшихся в живых членов семьи, она же как бы заново прогуливалась по жизни и правила набело воспоминания свои, прежде чем доверить их нам. Она улыбалась, шутила, вспоминала увлечения молодости своей. Не столь уж была она и больна, понимала: время обмануть себя не даст, бежит оно, без жалости оставляя всё и вся минувшим дням. Знала она, что час её пробил; понимали и мы, что плакать не следует, не то разворчится она на нас. И хотя помнило всё ещё о нас её сердце и глаза её нас видели, но раскланялась уже она перед нами, готовая следовать за своим Папой Лиино, в занимавшийся рассвет первого их свидания.

Так что же с ней случилось? Врачебным рвением зовётся подобное теперь. Держали её здесь, на земле, наклеенной на белые простыни до тех пор, покуда не ссохлась совсем она и пригодной оттого стала разве что на выброс.

Тогда как могла умереть от счастья, как та мать, что сжилась было с грустью утраты по погибшему на войне сыну и не справилась с эмоциональным шоком, вызванным его возвращением домой, сколько-то там лет погодя, живым и здоровым…

Или же умереть от очарования; как тот турист из Америки, остолбеневший от удушающей красоты Флоренции…

Что бы там ни было, а по случаю все умирают, по воле жребия, так сказать: восседает где-то там демиург сказочный и судьбы наши, будто кости игральные, на ковер безразличия своего мечет.

Случается, умирают по ошибке: пристроившейся на весах провидения былинки малой достаточно, когда в злобе оно пребывает или… вообще в отсутствии.

А что сказать об умерших «отбросах» общества, гонимых, что те зачумлённые из средневековья — с обрывком бечевки от сдувшегося шарика последней надежды в руке?

Кто-то умирает, даже не осознав, что на самом деле никогда и не жил-то; припомните-ка пучеглазых африканских детей, прильнувших губами к иссохшим грудям истощённых своих матерей.

Случается и так умирают: обрывает рассеяно рука лепестки с ромашки — любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмё… и всё.

Я бы в твоих объятиях предпочёл умереть. Да вот будешь ли ты рядом, чтобы в последнем моём вздохе услышать тебе одной сказанное: «я тебя люблю»? При всём при том понятно мне, что не знаю я, кому задать насущный этот вопрос; смею утверждать — рядом со мной ни души.

Времени — половина первого, в этот раз частным порядком возвращаюсь с кладбища; украшал цветами могилку родителей. Сестру встретил, она тоже одна была. По случаю, заглянули в Тишину — выпить по чашке кофе, да что-то из того давнего, где мы пока ещё сиротами не были, вспомнить. Так хорошо нам стало — наобещали друг дружке теснее, как прежде, общаться, не веря тому, ни я, ни она, по-настоящему. Расстались с обычным:

— Пока, Жюльен, с днём рождения тебя!

— Ну да, пока… Аурелию поцелуй.

На площади перед мэрией ко мне пристал какой-то парень с микрофоном, второй прятался за камерой. Телевидение!

— Браво, мсье, мы уже несколько минут за вами идём и рады сообщить, что грустнее и мрачнее вас нам в этот благословенный день печали снять не довелось. Мы малость сомневались, кому из вас предпочтение отдать: вам или ещё одной жертве кораблекрушения, женского, правда, роду племени — та всё птицам крошки бросала, называя их по именам, но всё же у вас вид помужественней и понатуральней, хотя и более отрешенный. Так что, вы выиграли! Как вас зовут, уважаемый мсье? Кросе… Жюльен Кросе… Да вы, так же как и я, Альфредо Бельтрами, итальянских корней! Знаю — имя ваше означает «крест» и, простите за вольность, замечу, что несёте вы и то и другое, и имя, и крест свой, чудо как… ха-ха-ха.

— И что же я выиграл? — спрашиваю недовольно.

— Прямо сейчас — право ответа на вопрос, ну, а за ответ правильный — сюрприз. Ну же, мсье, возьмите из шляпы теперь билет, выигрыши в ней роскошные.

Поди узнай, отчего поддался я гипнозу того глаза, что следил на могиле за мной и ласково теперь всматривался в меня. Отчаяние моё, конечно же, было глубже, чем я его себе представлял и я покорно сунул руку в шапокляк. «Дуракам везёт», как говорится.

Протягиваю билет взволнованному аниматору.