Воспоминание о счастье, тоже счастье…

В середине марта были напечатаны афишки о «семейной», в некотором смысле, экспозиции в Ситэ. Мы просили всех, кому это было интересно, мужчин, женщин, детей, приносить свои произведения до 15 мая в ратушу. Вернисаж 1-го июня 1989 года. Нам хотелось, чтобы всё случилось до начала каникул, потому как и из нищеты Ситэ, ценой огромных жертв, чаще тягостными и долгими переездами в совершенно раздолбанных машинах, но уезжали иммигранты на побывку в родные места, повидать близких.

Нежданная опека в лице помощника бургомистра придала проекту официальный статус и сыграла на чувствах самих кандидатов на звание художников. Стены домов Эн-Сент-Мартина были оклеены нашими афишками. И нам, не спровоцировав нечто-то вроде революции, невмочь было втолковать окрестным жителям, что в экспозицию допущены лишь жильцы квартала каштанов. Вынуждены были согласиться мы принимать любую картину, если автор её сдавал с нею вместе анкету, в которую заносил имя своё, адрес, возраст и род занятий. В результате картины большей частью сгруппировались вокруг того или другого из истинных, ставших откровением шедевров.

Меж тем, Пьеретта приметила в Брюсселе на бульваре Жака вместительный, насквозь продуваемый ветрами ангар, по старой вывеске на котором, в виде раздолбанной колымаги с названием Old Ladies, можно было предположить, что ранее в нем укрывался цех автосборки. Состояние «никому ненужности», в котором тот гноили ни первый год, подтверждалось и смехотворной платой, спрошенной с нас за его аренду.

То было славное местечко: высоченные стены на площади в пару сотен квадратных метров, опоясанные антресолью с ведущей к ней симметричной лестницей; выглядело всё это почти что величественно.

Мы довольствовались тем, что стены выбелили, а выступы покрыли синевой электры. Художественная законченность помещения виделась нами достаточно убедительной. Подходил к концу февраль 1989-го. На свет явилась наша галерея, мы окрестили её Голубой виолончелью, в залог признательности, вам известно кому, даже не смотря на некоторую по этому поводу сдержанность Пьеретты.

На скорую руку подремонтированный оригинал, чьё имя носило и заведение, восседал в витрине. Ведь это же он счастье нам принес!

Отныне помыслы наши были устремлены на то, чтобы наполнить весь его объём красотой, вдохнуть в него душу и получить от него отдачу; к этому взывала Пьеретта, и я пообещал ей забыть о меценатстве.

В былые времена вечерних прогулок по Эн-Сент-Мартин пообвыкся я с громадою размеров типажей современного искусства, безымянностью художников и скульпторов, недоступных и неприкасаемых, пусть и от мира сего. Мы же остановились на авторах не столь заметных, деяния которых казались нам интересными и обречёнными на признание ценителями в будущем. Среди них, фотограф один, итальянец; приковал он к себе моё внимание и пленил мою чувственность. Он представлял миру предметы обихода такие, как ложка, к примеру, или же тарелка с супом, кофейник, ломоть хлеба, яйцо в скорлупе, какой-либо плод, пепельницу, карандаш, зубную щётку, самое в общем-то обычное, но в чёрно-белом изображении. И я не знаю, какой такой хитростью, каким же приёмом подсветки он пользовался, может специальным каким-то способом чернения, только контуры предметов казались притом подрисованными чёрным карандашом, что придавало их формам неожиданной реальности. Обыденные эти предметы, увеличенные до размеров два на два метра, обретали некую загадочную ауру и смотрелись, как бы, впервые.

Координаты фотографа этого я отыскал: звали того Анжело Боски, обитал он в Варезе, в Ломбардии. Предложил ему взять на месяц нашу галерею в полное своё распоряжение и разделить в конце вырученное с продаж, не давая друг другу никаких гарантий. Мы взяли на себя рекламу, транспортные расходы и кров. Обычная рутина для видавших виды устроителей экспозиций нам, новичкам, казалась за гранью риска.

Доселе в Бельгии он не выставлялся и был на седьмом небе от перспективы распахнуть для себя страну Магритта и Дельво [31]. Интересовало его лишь одно — достаточно ли у нас на фасаде места для фото в четыре на три метра. Мне хотелось всё обмозговать, он настаивал: во что бы то ни стало нужно задать ритм, заинтриговать всякого проходившего мимо, для того и прибегал он к заранее проверенному приёму: выставлял фото некого незнакомца, но из местных, и одну лишь голову, но размером в четыре на три метра. Для того и собирался он явиться за несколько дней до открытия, чтобы отыскать подходящую физиономию, снимок сделать, портрет вылепить и вывесить. Я ему обещал, что сделаю всё согласно его пожеланиям, на том и порешили.

С пятьдесят картин в светлых деревянных рамах, так же как и пара сотен каталогов были доставлены в Брюссель грузовичком.