Воспоминание о счастье, тоже счастье…

— Постыдились бы, юноша! Побираетесь! Рядом с такими-то домами! Это же жильё настоящих янки, они же в росписях самих Пола Дэвиса, Эдварда Хоппера и Нормана Рокуэлла. Какое декадентское представление оставите вы о нашей славной Америке симпатичному этому туристу! Пойдёмте-ка, друг мой, я отведу вас на пятую авеню, Уолл-Стрит, покажу башни-близняшки нашего Торгового Всемирного Центра.

— Благодарю, мадам, но программой всё это уже предусмотрено, на завтра; лучше уж я здесь, на земле, обожду.

И тут же одумываюсь; сохраняя верность своим привязанностям, осознаю, что и низвергнутый с трона парой более высоких гигантов Эмпайр Стейт Билдинг притягательность свою несравненную не утратил, и что если уж вам назначают свидание Кэрри Грант и Дебора Керр[28], то следует явиться и поприветствовать их, пусть даже и в мифическом присутствии. И вот я на свидании с самим собой, в давно назначенном месте на углу пятой авеню и 34-ой стрит, в монументальном холле; истинный Арт Деко — сталь и мрамор. Один я, как перст, это так; зато все хорошенькие женщины, выходившие из лифта на сто втором этаже не менее получаса, встречаются как бы со мной. Уж вы-то знаете, сколь привередлив я в подобных вопросах, так что ни с одной из них не пришлось мне отведать… тумаков их телохранителей. И качусь я снова вниз, с верою в будущее.

Ухожу, руки в брюки, брожу так с добрый час и оказываюсь в Центральном парке.

Сказка, настоящая сказка! отдельные ветви, а не то и абрисы целиком сотен деревьев светящимися точками очерчены; подобного в таком количестве раньше мне видеть не приходилось. Устраиваюсь на скамье, поднимаю ворот пальто и погружаюсь в сон, чтоб наверняка оказаться в той, новогодней открытке. Растроган я и опустошён, и так мне хочется разделить волшебный тот миг с кем-то, кого любил бы я и кто, возможно, любил бы меня. Ну, да ладно, проехали.

И всего-то шесть вечера, с удивлением отмечаю для себя. Так рано стемнело, а мне нужно по меньшей мере с четверть часа ещё убить. Решаю идти на север — к пятой авеню, через парк. Прохожих становится всё меньше. Небоскрёбы оказываются за моей спиной, и по правую руку, на фоне гаснущего неба, проступают фасады домов, более подходящих жилью размеров.

Через несколько сот метров, у входа в торговый ряд поделок ручной работы, оказываюсь нос к носу со сказкой.

Реальная джаз-банда, не липовая: троица чёрных и парочка белых. Вы не поверите, но выслушать их я единственный остановился, и меня для одного они и играли. И не возникало у меня никакого сомнения, что одному лишь мне и было дадено право уделить им несколько минут в тот час, когда любой, разбитый и изнурённый за день горожанин, если и мечтает, то разве что о своих привычных шлёпанцах, жене и любимой телепередаче; впрочем, всё как у нас, смею предположить.

И, как по мановению волшебной палочки, все эти клаксоны, сирены скорой, грохот рокеров, истерия стадионов, взрывы, выстрелы, весь этот горловой хрип Нью-Йорка, посторонились и застыли… в почётном карауле перед её величеством Музыкой.

Джаз-банда и Лист… рапсодия в шаге от часа икс и от поредевших, до неуловимости, такси; два завитка чудной партитуры в исполнении ласковых железяк, алый и нежно голубой, буквально подхватывают меня под руки и возносят за собою в небеса, поверх Манхеттена, влекут дальше к северу, к границам Гарлема. И вижу я висящий, с музыкальной той тучи, всю округу, белому человеку, проезжающему Бронкс Бриджем, сквозь нищету, срам и раскаяние, из Нью-Йорка в Вестчестер, на уикенд, в ссылку, за грань забвения… неприметную.

Парой нот, явленных свету одной из тех железок, унесён я прямо в их логово, в их трущобы, в гетто, на их погост…

…Где, на сто десятой, между Гарлемом и прочим миром, два парня, чёрный и белый, перебрасываются мячиком, и тот скачет то черной стороной, то белой. И руки подростков подхватывают его — черные белую, белые чёрную сторону — и так до тех пор, пока мяч не взрывается огнем… на утыканной осколками стекла и лезвиями ножей стене… в павшей на округу, во всем своем ужасе ночи…

Какое-то такси отдаёт предпочтение знаку моей поднятой руки. Улыбчивый гаитянин, на засиявшем вдруг солнцем французском, даёт мне понять, что я здорово рисковал.

В одиннадцать, я в своём номере; промахнулся с общим обедом, зато проглотил сэндвич с пастрами[29] по-гарлемски: первый в моей жизни, вкусней не едал. Перед тем, как уснуть, сколько-то минут смотрю через окно на выкрашенную иллюминацией в красный цвет иглу Эмпайр Стейт Билдинга, воткнутую в звёздное небо Нью-Йорка, будто значок «снайпера» в петлицу усыпанного блёстками смокинга.

День у меня получился самый длинный и самый насыщенный в моей жизни. Принял душ я на рассвете, в квартире под номером 21 блока F, в засаженном каштанами пригороде Эн-Сент-Мартина, в Бельгии, в провинции Эно. Во второй раз душ я принял уже в номере 3917 отеля Американа в Нью-Йорке, в США. Разделяют две этих помывки двадцать четыре часа во времени и шесть тысяч километров пустоты. Попал я по-крупному.