Тысяча девятьсот тридцать седьмой год оказался роковым для всей семьи Максимовых. Умер ее глава, Александр Флегонтович. Казалось, отец и Катя давно уж жили каждый своей жизнью, ан нет, Катя вдруг ощутила утрату надежной опоры в жизни. Образовалась пугающая пустота. А вскоре свалилась новая беда — по какому-то навету был репрессирован муж Тани. Их всегда энергичная, жизнелюбивая мать совсем сникла, из нее как-то сразу проглянула старость, испугавшая Катю своей беспощадностью. Она подумала, что ей тоже уже тридцать четыре года, что молодость прошла безвозвратно, а жизнь так и не складывается.
Таня училась в медицинском институте уже на четвертом курсе, и Катя боялась, что семейная трагедия помешает ей закончить образование. Она пыталась утешать сестру, но разве можно утешить в такой ситуации? Таня сказала ей на прощанье: «Теперь я знаю, что такое ад. Мы его сами в себе носим…» Катя печально усмехнулась ее словам — сколько уж кругов такого ада успела она пройти за свою короткую жизнь… И все еще продолжает идти, дрожа за жизнь того, который каждый день подвергается опасности.
Катя вернулась в Москву в подавленном настроении. Знакомый швейцар, которому очень нравилось радовать ее весточками от Рихарда, печально развел руками: мол, я не виноват, ничего не приносили.
Только в начале тридцать восьмого года Катя получила письмо, очень радостное, очень обнадеживающее:
«Дорогая Катя!
Наконец-то я снова пишу тебе. Слишком долго я не мог этого сделать, не получая также ничего от тебя. А мне это было так необходимо, ведь я не мог сдержать своего обещания и вернуться домой осенью прошлого года.
Не знаю, не потеряла ли ты уж терпение, ожидая меня. Но, милая, иначе невозможно… иначе поступить было нельзя… Я жду того момента, когда будет эта возможность.
По крайней мере, теперь я уверен, что это произойдет очень скоро. Я думаю, дорогая, что скоро я смогу поехать домой.
Мне кажется, ты захочешь меня увидеть, несмотря на то что ожидание было слишком долгим и я очень устал. Жизнь без тебя очень тяжела и идет слишком медленно.
Если возможно, прошу тебя подождать с летним отпуском до моего приезда. Мы тогда поедем вместе. Я, наверное, вернусь к этому времени.
Пока до свидания, моя милая. Целую тебя сердечно.
С этим письмом у Кати словно появилось второе дыхание и ее положение перестало представляться таким уж трагическим. «Наберись выдержки, не падай духом, в письме уже конкретное обещание!»
Немедленно написала ему, что в зависимости от его приезда она может перенести свой отпуск на любой месяц. В его учреждении намекнули, что, возможно, он приедет в начале мая. «А раз в начале мая, то уж, наверное, на майские праздники!» — почему-то решила она. И впервые смутил ее приезд любимой сестры Муси, которой захотелось посмотреть первомайский парад на Красной площади. Под праздник призналась ей: «Жду сегодня Рихарда. Не обижайся, я попросила приятельницу приютить вас с Марфушей на ночь…» И женщины ушли. А она осталась ждать…
На столе празднично сверкала посуда, рубиново светилось в бутылке вино. В квартире была мертвая тишина. Все соседи, по-видимому, ушли на гулянье или справляют праздники в кругу своих семей.
Кремлевский холм был расцвечен гирляндами огней, а на набережной причудливо рассыпался майский фейерверк, повторяясь в черной зыби реки. Сплошная толпа беспорядочно двигалась по набережной, роилась на месте, разделялась на группы. Катя приоткрыла окно, и в комнату ворвалась музыка духового оркестра, веселый смех, возбужденный рокот толпы. Но ей не хотелось туда. Что толку, если она выйдет на улицу? Все равно ведь будет одна… Сегодня, как никогда, ей хотелось, чтобы рядом был Рихард. Возможно, она так себя настроила, а возможно, виноват был праздник, обостривший чувство одиночества. Какая-то обида душила ее, выжимая из глаз слезы. «Значит, завтра…» — утешала она себя, а слезы непроизвольно ползли и ползли по щекам.
Под утро она совсем изнемогла от ожидания. Не раздеваясь, прилегла на тахту и мгновенно забылась сном.
Муся с Марфушей вернулись только к вечеру следующего дня, веселые, шумные.